Солнце мертвых

— Обязательно… — сказал парень. — И его сиятельства… гоф… гов… менстера… Язык не тово… — растянул он в улыбку рот и замотал головой. — Гоф… гофнейстера! — крикнул он радостно.

— Будет с им толковать… энту сюды зови, чай пить с нами! — сказал солдат, но лесник остановил рассудительно:

— Барышни… им слушать такое не годится.

— Видали барышнев… За мной сама графыня ходила… я у ей руку целовал, она меня… хрестила!

— Не ругайся! — крикнул Карасев.

— А ты што за генерал?! У меня указчиков теперь нету… Пострашней тебя видали… дерьмо какое!

Карасев задрожал щеками, и его лицо пошло пятнами, но поглядел только на солдата.

— А ты, господин Карасев, не шуми… в моем дому! — сказал лесник, и его праздничное лицо похмурилось. — Тут тебе не трахтир. Откудова я тебе лошадей возьму… семь верст в Хруски надоть?..

— Бабу сгоняй, дам пятерку.

— Аи уж сбегать, Максим Семеныч! — всполохнулась баба. — Какие деньги сулят!..

Она сбросила полсапожки, подоткнулась, заголив белые ноги, и скрылась под занавеску, в угол.

— Чисто короли какие… От всего могут откупиться!.. — выругался солдат, с ненавистью глядя на Карасева. — Что тебе наша баба, лошадь?!

Карасев вызывающе поглядел в опухшее, неживое лицо в рыжей щетине, но сейчас же отвел глаза — так было неприятно. А лицо солдата вдруг перекосилось и сморщилось, как от боли; он откинулся в угол и закрыл глаза.

— Прихватило, — понизил голос лесник. — Почки у его сгнили.

Баба вошла в теплой кофте и шали и шмыгнула к двери, но лесник окликнул:

— Марья, постой! Как это так… праздник, у меня браток Василь Семеныч, в моем дому пришедчи… Не желаю!

— Чего ж ломаешься?! — крикнул Карасев.

— А вот… не желаю! Браток вроде как помирать явился… в моем дому… во какое дело… — вдумчиво сказал он, положив на грудь руки и вглядываясь в самовар. — У его ноги водой пошли… как его почитать надо! а?! — поглядел он на Карасева, шагавшего от стола к печке. — Становь опять самовар! — крикнул он дожидавшейся у двери бабе. — Вот тебе сказ! Желаю ему уважение исделать…

Баба сердито сорвала шаль и швырнула на сундучок. В углу задрожала красная занавеска. И в зыбке забился кашлем ребенок.

— У ей дитё… горить-бьется… — хмуро сказал лесник, — а ты деньгами бабу блазнишь… Вот какое ваше… необразование!.. Становь ему опять самовар!!

Карасев принялся доказывать, что завод ждет, может остановиться работа, и тогда всем нагорит. Но лесник не слушал. Он растрогался от своих слов, ухватил солдата и полез целоваться.

— Бра-ток… отпиться тебе надоть… — жалостливо затянул он, наливая солдату из бутылки. — Счас отпустит. Ему хрест даден! — погрозил он пальцем. — В укладочке у него, в баночке… Какие мидали дадены! Барышни, желаете чаю горячего?..

— Ну, что поделаешь! — сказал Карасев Зойке.

Она сверкнула глазами и закинула ногу на ногу, выставив острое колено…

— Не буду я здесь торчать, в вони! Дайте больше и прикажите.

— Те-те-те… барыня-сударыня, чего тебе надомно! — разгульно крикнул лесник, выпив с солдатом, и его лицо стало опять праздничным. — Пей чай горячий!

— Сы-ру ей……… надоть! — сказал солдат. — Они, такие, сы-ыр любют…

Передохнул, оглядел Зойку тусклыми, тяжелыми глазами и облизнул сухие синие губы:

— Какая… зеле-ная!..

— Во какой у меня браток — ирой! — покрутил головой лесник, пощурился и благодушно осклабился на Зойку. — А вы, барышни, не серчайте… мы вам ничего, чего не след, не… дозволяем. А выпимши… это так. А то мы благородно… Лошадки, говорю, заморены… хлеб возют, убирают… народ притомился, спит непокрыто сном… Я деликатно могу сказать… как у меня в дому барышни…

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Карасев. — Ну, хоть бабу пошли, ведь не обижу.

— Эн чего, не оби-жу! — сказал солдат, потирая поясницу. — А можешь ты обидеть?! Не оби-жу!..

Мотавшийся на лавке конторщик — он все раскуривал папироску — вдруг вскинулся и взмахнул руками:

— Не имеют права… в душу его!..

Он было поднялся, но баба ухватила его и посадила.

— Счумел, чумовой… Что с ими сделаешь, — сказала она оторопело. — Вы их, господин, не слушайте.

— Не таким морду набивал… — удушливо выговорил солдат, растирая поясницу. — Что не воюет?! — крикнул он, перекосив лицо. — Почему такой с девками… дознать про его надоть! Какие данный?! ты кто такой, по каким заводам? Счас дознаю…

— Глотку-то придержи! — крикнул вне себя Карасев, задрожав щеками.

— Я отечеству заслужил… имею полное право всякого дознавать! Законы такие есть, которые… всех казнить!

Лесник, вдумчиво слушавший, ударил по столу пятерней и сказал строго:

— Он правильно, по закону. Тревожить его не дозволю… в моем дому. Потому, он ирой… и все может, по всем законам. Ему хрест даден! А обижать… нет, не можешь, — продолжал он угрюмо и поглядел к Карасеву из-под сбившихся на глаза волос. — Покуль я тут, — пристукнул он кулаком, — ни бабу мою, ни деток… Обижали, будя! — тряхнулся он и выкатил кровяные глаза. — У меня за господами попропадало! попили моей крови……! Судиться только не желаю, канителиться… были б им рестанские роты!

— Я его… роздознаю… — устало выговорил солдат, положил кулаки и привалился.