Солнце над рекой Сангань

— Гу Юн трудящийся помещик? И ты считаешь его помещиком? Вот-те на! — подхватил Чэн Жэнь. — Но что общего у него с Ли Цзы-цзюнем? Ли Цзы-цзюнь посиживает, палец о палец не ударяет, сладко ест, одевается франтом, играет в азартные игры… А старый Гу добыл все по́том и кровью! Жизнь у него нелегкая, он отказывает себе во всем. Скажу прямо — многим не понравится, если мы сравняем его с Ли Цзы-цзюнем.

— Отобрать землю у Ли Цзы-цзюня, — вмешался заведующий кооперативом Жэнь Тянь-хуа, — значит пустить его по миру! Ведь он слабосильный, больной. Как-то случилось ему самому пойти за водой к колодцу. Он понес на коромысле два полведра, дошел до ворот, свалился и два месяца проболел.

— К чорту такого председателя Крестьянского союза, как Чэн Жэнь! — вдруг заорал Чжан Чжэн-дянь. — Вы вот кричите: все для народа, все для народа! А когда дошло до дела, когда настал час забрать у помещиков землю, вы разжалобились, размякли! Эх вы, мягкотелые!

Раньше милиционер Чжан Чжэн-дянь пользовался доверием деревни. Уважал его и Чжан Юй-минь. Но за последние полгода он все чаще расходился во мнениях с другими и, чувствуя на себе косые взгляды, стал реже вмешиваться в общественные дела. И сейчас, хотя в его словах была правда, они заставили Чжан Юй-миня насторожиться.

Однако он все еще не входил в комнату, куда сошлись почти все, кто был на собрании в доме старого Ханя; там они молчали, сидели сонные, но теперь у всех нашлось, о чем поговорить. Все были взволнованы, домой не хотелось; и все отправились в кооператив и разбудили заведующего Жэнь Тянь-хуа. Особых разногласий у них как будто не было, но не было и единого плана действий. Никто не знал толком, как приступить к переделу земли. Чжао Дэ-лу молча сидел на ящике с мукой; он чувствовал себя особенно скверно. Вэнь Цай назвал его поведение оппортунистическим и сказал, что оставлять Цзян Ши-жуна в старостах было очень опасно.

«Ведь решал не я один, — думал он. — Я стал старостой еще при японцах, и сейчас я заместитель. Уже больше года как мне приходится постоянно упускать заработок. Ведь я бедняк, у меня пять ртов и всего три му земли на косогоре. Без поденщины мне не прокормиться, а при переделе мне ничего не досталось. У Цзян Ши-жуна всего вдоволь, человек он умный, что тут плохого, если он побегает по общественным делам? А теперь говорят, что я передал рукоять меча в руки врагу… Чепуха! Цзян Ши-жун не посмеет и пошевелиться. Ведь до сих пор он во всем нам послушен. Да и я не дурак, меня не проведешь!»

Чжао Дэ-лу вспомнил, как Цзян Ши-жун, зная о его нужде, потихоньку, через подставное лицо, дал ему взаймы два даня зерна. Если бы не это зерно, его семья давно бы голодала.

В кооперативе оказался и Цянь Вэнь-ху, человек скромный и честный.

Целый десяток лет проработал он батраком, но теперь вынужден был перейти на поденщину, так как после освобождения никто больше не держал постоянных батраков. Всем было известно о его дальнем родстве с Цянь Вэнь-гуем, но знали также, что они не в ладах: о Цянь Вэнь-гуе даже родственники отзывались дурно.

Тем временем спор между активистами разгорался все сильнее. Ли Чан не соглашался с Жэнь Тянь-хуа, но резко возражал Чжан Чжэн-дяню, обвинившему всех в мягкотелости.

— Вот увидишь! — кричал Ли Чан. — Теперь мы не те, какими были в прошлом году. Тогда Сюй Юу сам удрал в Пекин, и семья его уехала. С кем же было бороться? Предков его обвинять? Весной накинулись на старого Хоу. Сам Хоу лежал больной, сын у него малолетний. Взяли с него сто даней зерна и на этом покончили! Эй, Чэн Жэнь! Ты ведь председатель Крестьянского союза, вот и скажи: с кем нам теперь бороться?

— Будем ли мы только землю делить или за все рассчитаемся? — добавил Чжао Цюань-гун.

— Земельная реформа — это, прежде всего, конечно, передел земли. Но без борьбы не обойтись, — ответил Чэн Жэнь, вспомнив суд в Мынцзягоу.

— Какая же реформа без борьбы? — уверенно вставил Ли Чан.

— Но ведь в Мынцзягоу был помещик-злодей, а у нас нет насильников, нет даже крупных помещиков, — подал голос Чжан Чжэн-дянь. — Вот и в деревне Байхуай у помещиков было по нескольку сот цинов[18] земли. Было из-за чего бороться. Там еще и до передела не дошло, а сколько шелковых одеял очутилось на канах у тамошних активистов! — с явной завистью воскликнул Чжан Чжэн-дянь и, наклонившись к мрачно насупившемуся Чжао Дэ-лу, зашептал:

— Да, наша деревня освобождена, но разве мы, коммунисты, можем чувствовать себя вольно, как рыба в океане? У нас семьи. Из своей деревни нам не уйти. Обидим всех богачей, восстановим их против себя… А вдруг Восьмая армия не удержится? Пришлые люди быстро скроются. А мы куда денемся? Будем метаться, как гольцы в высохшем пруду.

Чжао Дэ-лу с презрением слушал его. «Трусишь! Ну, и не брался бы, — думал он, — колеблющихся нам не надо». Но вслух своего мнения не высказал.