Солнце полуночи

Она кивнула, глаза распахнулись, озадаченные моей просьбой.

Будь честным.

- Не обижайся, но ты из той категории людей, кто притягивает к себе неприятности как магнит. Поэтому…постарайся не утонуть в океане и не попасть под машину, ладно?

Я снисходительно улыбнулся ей, надеясь, что она не заметит печаль в моих глазах. Как бы я хотел, чтобы она не была так далеко от меня, учитывая, что я не знаю, что с ней может там приключиться.

Беги, Белла, беги. Я люблю тебя слишком сильно, на твое счастье или мое.

Она была обижена моей насмешкой. Она взглянула на меня. - Посмотрим, что я смогу с этим сделать, - огрызнулась она, выпрыгивая из машины под дождь, хлопнув дверью так сильно, как только она могла.

Прямо как разозленный котенок, который считает себя тигром.

Я сжал в руке ключ, который только что вытащил из кармана ее куртки, и улыбался всю дорогу, пока я ехал.

ГЛАВА 7. МЕЛОДИЯ

Я ждал, вернувшись к школе. Последний урок еще не закончился. Это было хорошо, потому что мне было о чем подумать, и было необходимо время, чтобы побыть одному.

В машине остался ее запах. Я закрыл окна, позволяя ему поглотить меня, пытаясь привыкнуть к чувству умышленного жжения в своем горле.

Влечение.

Было трудно думать. Со стольких сторон, так много разных значений и уровней. Не то же самое, что и любовь, но закручивается так же сложно.

Я и понятия не имел, увлекся ли я Беллой. (Продолжит ли ее мысленное молчание каким-то образом все более и более разочаровывать меня, пока не сведет с ума? Или этому есть предел, который, в конце-то концов, наступит?).

Я пытался сравнить ее ответную реакцию с прочими, такими как секретарша и Джессика Стэнли, но сравнение не дало никаких результатов. Те же признаки – изменение сердцебиения и дыхания были подобны – могут так же просто означать страх или шок, или тревогу, как и их интерес. Казалось маловероятным, чтобы Белла могла думать о том же, что и Джессика Стэнли. Как-никак Белла очень хорошо знала, что со мной что-то было не так, даже если еще не догадалась, что именно. Она прикасалась к моей ледяной коже, а затем отдернула свою руку от холода.

И к тому же… когда я вспомнил те фантазии, что вызывали у меня отвращение, вместо Джессики в них была Белла…

Я задышал еще быстрее, пламя скребло вверх и вниз по моему горлу.

Что если это Белла представила себе, как я обхватил ее хрупкое тело своими руками? Чувствуя, будто б я тесно прижал ее к своей груди, а затем сложил руки под ее подбородком? Смахнул плотный занавес ее волос с покрасневшего лица? Очертил форму ее полных губ своими пальцами? Приблизил свое лицо к ее, чтобы почувствовать тепло ее дыхания на губах? Все еще приближаясь….

Я вздрогнул от этого видения, понимая, что случится, если я так близко к ней приближусь…

Влечение было неразрешимой проблемой, потому что я уже увлекся Беллой наихудшим образом.

Хотел ли я, чтобы Белла увлеклась мной, как женщина мужчиной?

Это был неверный вопрос. Правильный был таким: «Должен ли я хотеть, чтобы Белла увлеклась мной в этом плане?», и ответом было - «нет». Потому что я не был человеком, и это было нечестно по отношению к ней.

Каждой клеткой своего существа я жаждал быть обычным человеком, чтобы держать ее в своих руках, не рискуя ее жизнью. Так что б я мог свободно придумывать собственные фантазии, которые не заканчивались бы ее кровью на моих руках, ее кровью, светящейся в моих глазах.

Мое преследование было непростительным. Какие отношения могу я ей предложить, когда не могу прикоснуться к ней без риска.

Я схватился руками за голову.

Это приводило в еще большее замешательство, потому что я никогда не чувствовал себя настолько человечным за всю свою жизнь, даже когда был человеком, насколько я могу припомнить. Когда я был человеком, мои мысли были зациклены на военной славе. Первая Мировая война бушевала во времена моей юности, и за девять месяцев до восемнадцатого дня рождения меня поразила испанка....У меня остались лишь смутные представления об этих человеческих годах, мрачные воспоминания, которые становились все более расплывчатыми с каждым прошедшим десятилетием. Я вспомнил свою мать наиболее ясно и ощутил давнюю боль, когда подумал о ее лице. Я смутно припоминал, как сильно она ненавидела то будущее, к которому я так горячо стремился, молясь каждую ночь, произнося молитву перед обедом, чтобы «ужасная война» закончилась…У меня не было воспоминаний о другом стремлении. Кроме любви моей матери не было никакой другой, которая удержала бы меня.

Это было совершенно новым для меня. Я не мог провести никаких параллелей, было не с чем сравнивать.

Любовь, которую я испытывал к Белле, пришла невинным образом, и с каждым днем ситуация становилась все более сложной. Я очень хотел быть способным прикасаться к ней. Чувствовала ли она тоже самое?

Я пытался себя убедить, что это не имеет значения.

Смотря на свои белые руки, я ненавидел их твердость, их холодность, их нечеловеческую силу…

Я вздрогнул, когда открылась дверь с пассажирской стороны.