Солнце, сердце и любовь

– Я думаю, Нефертити нисколько не переживала связь Эхнатона с молодой женой и осталась при дворе.

– Возможно, она убедила и настроила окружающий двор против действий этого необычного фараона, – задумчиво продолжил Роман Григорьевич.

– Вы думаете, это зависть?… Нет, это проявление уверенности и силы духа, – подхватила Юлия.

– Пожалуй, сегодня значительно меньше известно об Эхнатоне, чем о его первой жене.

– Вот видите…

– Да вы настоящая египетская царица, – пошутил Роман Григорьевич.

Он уже не настаивал на продолжении этой темы. Провожая Юлию на такси, он спокойно поддерживал уже мало интересующую его беседу.

На прощание Юлия подставила свою щеку, и он ее поцеловал, как-то безнадежно.

Она почувствовала эту перемену и, не отстраняясь, прошептала:

– Уныние вам не идет, Роман…

– Наверно… – произнес он, а сам подумал:

«Последняя любовь беспощадна».

Оставшись один, он успокоил себя:

«Рвать цветы грубо и неоправданно жадно. Самое естественное – быть рядом и наслаждаться их запахом».

12

После встречи с Юлией Роман Григорьевич позвонил ей перед отлетом.

Он понял, что ей было приятно слышать его напутственные слова, но после этого как-то немного сник. Уныние, о котором упомянула Юлия, явно не покидало его. Он решил снова наведаться на дачу, благо, что хозяева еще не вернулись.

Он зашел в гараж за машиной. Федор Игнатьевич окликнул его:

– Ты сегодня мне опять не нравишься… хмурый какой-то… печальный… – склонял он к разговору приятеля.

Роман Григорьевич неожиданно для себя заговорил о наболевшем:

– Федор Игнатьевич, а как ты относишься к любви?

– Очень серьезно, – совершенно адекватно отреагировал приятель, – И время ее не прошло для нас.

– Это ты правильно сказал.

– Сказал-то, но… в словах правды нет… У меня было это… совсем недавно… Встречался… и чувствовал даже что-то новое и необычное… Сам будто помолодел… Она вроде нормально реагировала на мои ухаживания.

– И ты ухаживал?

– Старался понравиться… И попытался быть с ней поближе…

– А она?

– Когда делал подарки, нежно целовал и даже обнимал, вроде дозволяла… А как я уж закипел, говорит не надо… А как же… говорю… Ты же понимаешь, Григорьич?

– Конечно, понимаю.

– Тогда, говорит, пошел ты… старый пердун… Вот и вся любовь, Григорич, – безнадежно заключил он.

– У меня тоже самое… но как же жить без любви… Сердце просит. В любви ведь – созидание… А так… жить без надежды… что?

– Не говори, Григорич… Мы для них – отработанный материал… А так только деньги… У меня впечатление, что мы живем только для того, чтобы платить, и не только в этом.

– Да, пожалуй, – отреагировал Роман Григорьевич, – Женщины совсем другие и никогда не поймут нас… Но мне кажется, Игнатьич, ты живешь без оптимизма.

– Ну и ты, Григорич… все равно не похож на Казанову.

– Это ты прав…

– С другой стороны, молодых женщин можно понять… Мы уже не можем доставить им того, что могут 40-50-летние.

– Египтяне считали, что душа беспола, и потому… получается бесполость – итог жизни…

– Возможно, Григорич, но не надо об этом… До меня еще это, слава Богу, не дошло… И тебе не советую… Надо думать о здоровой жизни… без всяких там бесполых душ.

Роман Григорьевич посмотрел на соседа:

– Прав ты, Игнатич, как всегда… Только солнце, сердце и любовь дает человеку истинную свободу в жизни.

– Про сердце согласен: оно на все реагирует… Не случайно врачи советуют беречь его… Я вот уже два года, как бросил курить…

Роман Григорьевич вдруг опять завелся:

– А знаешь, был такой Леонардо Да Винчи… Так он считал, что самое благородное из наслаждений – есть познание истины.

– Ну, это…слишком высоко, – насупился Игнатич, – А скажу я тебе пословицей, правда, английской…

Роман Григорьевич улыбнулся. А Игнатич продолжал наступать:

– Нет ничего более странного, чем сами люди…

– Ты, завернул еще глубже… Я думал, что ты все сводишь к политике или власти…

– Не то чтобы… приходится задумываться, но так глубоко пока не ныряю, – потупился Игнатич.

– А помнишь картину в Третьяковке «Что есть истина?»

– Не помню…

– А не приходило тебе в голову, что человеческий разум – малая частица на планете, и потому более ограничен в сравнении с обширнейшем неорганическим.

– Что за чушь?

– Вовсе не чушь. Сознание и мысль – духовная составляющая вселенной… Мысль камня непонятна для органической скоротечной жизни…

– Что ты имеешь в виду?

– Это другая субстанция. И не менее… а может, и более истинная.

– Ты совсем сошел с ума?

– Возможно. Но настоящую истину не знает человек…

– А кто знает?

– Камень, – твердо сказал Роман.

– Ну, Григорич, без алкоголя мои уши не могут этого стерпеть… Я пошел к себе.

– Ладно, Ингнатич, не обижайся… Как-нибудь выпьем… и продолжим…

– Хочешь, налью, Григорич? У меня ведь все наготове.

– Я ведь за рулем и еду на дачу.

– Давай в следующий раз приходи не к машине, а ко мне в гараж… У меня ведь лучше, чем в каменной квартире.

– Хорошо, приду как-нибудь к тебе отдохнуть.

– Вот это по-нашему, – улыбался Игнатич.