Солнце сияло

Смею утверждать, что аплодисменты, в облаке которых я греб, направляясь обратно к своему месту за столом, были куда ярче, чем дважды до того.

Арнольд, впрочем, со своим разбитым всмятку лицом, не аплодировал. Сидел прямой, с закушенной нижней губой, смотрел на меня, почему-то придерживая у виска очки за дужку, и в глазах у него были испуг и недоумение.

- Санька! - Ира повисла у меня на шее таким прыжком, что мы с ней оба едва не полетели на пол. - Ты даешь! А я и не знала!

- Да я и сам не знал, - сказал я. - Хотел чижика-пыжика, а вышло вот что.

- Вообще-то вам за такую игру нужно бы оторвать руки. - Это были первые слова Арнольда, обращенные ко мне за все время. - Подобная игра называется ресторанщиной. Не говоря о том, что вы постоянно фальшивили. Для профессионального слуха это все оскорбительно.

Я поймал себя на чувстве, что ожидал: выдаст он что-то вроде такого или нет. Выдал. Не удержался.

- Ну, Арнольд, вы, по-моему, слишком сурово, - подал голос Фамусов. Зачем же в данном случае судить с профессиональной точки зрения.

- Это необходимо. - Арнольд собирал свою разбитую в лепешку машину с потрясающей скоростью. - Чтобы защитить профессиональное поле от самодеятельщины.

- Но музыка у Сани, мне кажется, замечательная. - Это была хозяйка дома. - Мне лично очень понравилось. И песни тоже. Может быть, чуть поправить...

Отвечая ей, Арнольд решил обращаться ко мне:

- Нет, поправками тут ничего не спасешь. Вы, например, совершенно не владеете модуляцией. Ваш переход из тональности в тональность противоречит элементарным законам гармонии. А с каденцией у вас просто что-то чудовищное...

- Плевать на каденцию, - прервал я его. - Была бы потенция. Всякая, всякая! - вскричал я следом, сообразив, что ради красного словца не пожалел и отца: общество все же было наполовину женское. - Творческая потенция, жизненная потенция.

Однако моя рокировка оказалась излишней.

- Нет, как же, как же, - произнес Фамусов. - Какая другая потенция без той. Без той - никакой. - И поднял над столом рюмку: - Дававйте выпьем за ту, эту самую потенцию!

Хозяйка дома произнесла что-то осуждающее. Но бокал с вином тем не менее подняла. Ира с Ларисой выдали радостно-смущенные соловьиные трели из смеха и первые прозвенели своим хрусталем. Что там Арнольд - я не обратил внимания. Я цапнул со стола свою рюмку, снова заботливо наполненную кем-то доверху, и закатил в себя ртутный шар целиком, без остатка. Переступивши грань, потом уже катишься по наклонной плоскости.

Затем я, как водится в случаях, когда заступишь грань, помню все бессвязными, отдельными эпизодами.

Мы стоим с Ирой у сверкающего черной пластмассой и белым металлом агрегата, носящего название "музыкальный центр", и она, вынимая из плоских квадратных коробочек тончайшие серебристые диски с круглым отверстием посередине (так я впервые вижу компакты), ставит их на выезжающую изнутри по велению пальца платформочку. Толкает платформочку пальцем, и та послушно уезжает обратно, а из динамиков выкатывает незнакомая мне музыка, вернее, знакомая: та, что звучала в квартире, когда мы приходили сюда со Стасом.

- Это что? Это кто? - спрашиваю я.

- "Кинг Кримсон", - говорит Ира. - Ты что, никогда не слышал?

- Слышал, - отвечаю я полную правду.

- Так что же?

- Свой своих не узнаша, - говорю я, и это тоже правда: очень уж моя музыка. Больше того: то, что я писал тогда, перед армией, не имея понятия ни о каких кингах, безумно похоже на них.

Накромсанное на куски время неутомимо влечет между тем себя вперед, и в следующем удержанном в памяти эпизоде я уже стою не около музыкального центра, а около елки, и не с Ирой, а с Фамусовым, и с удовольствием раскрываюсь ему, говоря о вещах, о которых не позволял себе с Ирой даже и заикнуться. Например, о том, что Терентьев турнул меня из программы. О чем, не заступи я грань, ни за что, понятно, не стал бы и поминать.

- Хорошенькое дельце, - говорит Фамусов. - Что вы такое натворили?

- Если бы, - говорю я. - Он хочет, чтобы я настучал на одного сотрудника.

Фамусов хмыкает. Наверняка он понимает меня более плоско, чем это было на самом деле.

- Видите ли, Саня, - говорит он затем, - бывает, что по-другому никак невозможно.

- Бога ради, - говорю я, отмечая для себя, что именно так, в варианте "черное-белое", он меня и понял. - Но тогда нужно знать, к кому обращаться.

В этот ответ я вкладываю уже все смыслы, и Фамусов, уловив его многослойность, некоторое время молчит, расслаивая его для себя и оценивая.

- Что, потолковать с ним? - прерывает он молчание.

- О чем? - говорю я.

- Чтобы он вернул позицию к исходному положению - с витиеватостью отвечает Фамусов.