Солнце сияло

- Нет, ну ты, надеюсь, не лежишь на кровати, не плюешь в потолок, а что-то предпринимаешь? - проговорила мать на другом конце провода, зазвенев голосом.

Я неизбежно ухмыльнулся про себя.

- Ни в коем случае, что ты! - сказал я в трубку.

- А твой друг - Станислав, кажется, да? - что у него?

- И он не плюет, - отозвался я, продолжая внутренне ухмыляться.

- Он как, нашел себе уже что-то? Работает?

- Нет, пока еще тоже нет.

У меня не было для нее никаких утешительных новостей. Абсолютно! Никаких!

Мать в трубке помолчала.

- Так, а что же у вас с деньгами? - спросила она потом. - Того, что ты взял... осталось у тебя еще?

- Осталось, осталось, - бодро отчитался я.

От того, чтобы попросить денег, я удержался.

- Что?! - воззрился на меня Стас с кровати, когда я вошел в комнату.

Я молча прошел к своей кровати, повалился на спину и, как он, воздел ногу на колено другой.

- Ничто! - ответил я ему уже из этого положения, глядя в потолок и прикидывая, удастся ли до него доплюнуть. Доплюнуть не удалось бы наверняка: с высокими потолками строили дома в девятнадцатом веке.

- Нет, ну что "ничто"? Кто звонил? - переспросил Стас.

- Не тот, кто нужен, - сказал я. - Готовься грабить и убивать.

Стас не успел выдать мне ответа - в коридоре раздался новый телефонный звонок. Я не слишком плотно прикрыл дверь, и звук звонка, съеденный расстоянием, достиг и нашего дальнего угла в самом конце коридорного туннеля. Меня было вновь подбросило, как на батуте, выстрелило с кровати в сторону двери, но на полпути к ней я натянул вожжи.

Судя по взвизгу ножек табурета о пол, трубку там снова сняла Лека. "Кого? - услышал я затем ее звонкий голос. - Александра?!"

"Александра" - это точно было меня.

Я снова рванул к двери, вылетел в коридор и помчал по нему.

- Вы, дядь Сань, сегодня нарасхват, - сказала Лека, протягивая мне с табуретки трубку.

Я принял трубку, помог свободной рукой Леке оказаться на полу и, забыв придать голосу респектабельное достоинство, крикнул:

- Да-да?!

- Привет, - простецки отозвалась трубка, и это была не мать, и вообще не женщина, а значит, это был он, мой земляк. - Это вы на фоно брякаете?

Брякаю на фоно! Он меня запомнил. В доме, где я встречал тот Новый год, было пианино, в какой-то момент оно привлекло чье-то внимание, все стали наигрывать на нем, кто что мог, меня тоже разобрало, и я, бросив руку на клавиатуру, выдал все, что было у меня тогда в пальцах, а в пальцах у меня тогда был Моцарт.

- Два года не брякал, - сказал я. - Родине долг отдавал.

Мой земляк понимающе хмыкнул:

- Отдали?

- С лихвой. Вот как раз есть чем поделиться. Сюжет для репортажа.

- Да-да, - не давая мне продолжить, подтвердил, что знает, о чем речь, мой земляк. - Но я, откровенно говоря, не совсем понял из того, что мне передали: чего вы хотите? Вы хотите, чтобы я этот сюжет снял?

- Ну-у, я думал... - заблеял я.

- Если вы предлагаете мне, - перебил меня мой телефонный собеседник, то я сейчас сам практически не снимаю. А если хотите вы - давайте попробуем.

- Да я бы вообще... я думал, - снова заблеял я.

Он предлагал мне то, что, я полагал, мне придется выдирать в жестокой борьбе.

- Что вы думали? - спросил меня мой собеседник.

- Нет, я с удовольствием, - быстро проговорил я.

- Тогда давайте подъезжайте, записывайте, как ехать, я закажу пропуск, - произнесла трубка.

Мне не нужно было ничего записывать, я все запомнил так.

Ворвавшись в комнату к Стасу, я схватил его за ноги и стащил с кровати на пол. Мне нужно было сделать что-то такое. Стас ругался и грозил мне, - я, однако, не отпускал его, пока хорошенько не покрутил по полу на спине.

- Ништяк, пацан! - прокричал я, наконец отпуская Стаса. - Грабеж отменяется! Переходим к честной зажиточной жизни!

О, эти дикие джунгли бесконечных останкинских коридоров! Попавши в них раз, выбраться из них уже невозможно. Они затягивают в себя, будто изумрудная болотная хлябь неосторожного путника. Они сжирают тебя с каннибальской безжалостной свирепостью. Схряпывают, словно крокодил свою жертву. Растворяют в себе, как актиния случайно заплывшего в ее невинно разверстый зев рачка.

У моего земляка была легендарная маршальская фамилия Конев. Хотя он просил произносить ее с ударением на втором слоге: Конёв. Бронислав Конёв. Мы, Конёвы, люди гражданские и ни к артиллерии, ни к кавалерии отношения не имеем, любил приговаривать он при случае. Впрочем, в жизни он отличался истинно кавалерийской лихостью. Мой сюжет он зарубил с безоговорочной решительностью - будто полоснул шашкой: "Нет, это теперь не имеет смысла. Это при коммунистах важно было - показать, какой у них бардак кругом. Теперь власть поддерживать нужно".