Солнце в день морозный (Кустодиев)

– Ты знаешь, я, кажется, тоже кое-что могу. Школа Репина - вот как глубоко во мне! - Он прижал руку к груди.

Для картины "Государственный Совет" он написал около двадцати портретов.

Осенью 1903 года картина наконец была почти за-,-кончена. Репину оставалось пройтись кистью по всему холсту, устранить мелкие недочеты, кое-где успокоить колорит и написать с фотографии Сипягина: год назад министр Сипягин был убит членами партии эсеров.

Гигантский труд, изнуривший и учителя, и его помощников, был завершен. Вместе с тем подошло к концу и учение в академии. 8 ноября 1903 года Кустодиев получил свидетельство Академии художеств за № 3104 на звание художника и право ношения серебряного академического знака.

Вообще 1903 год для Кустодиева был счастливым, удачливым годом. Женитьба. Рождение сына. Окончание работы над "Советом". И наконец, пенсионерская поездка за границу для знакомства с мировой живописью, "для усовершенствования в художестве".

Незадолго до отъезда они с женой пошли смотреть "Государственный Совет". Картину для всеобщего обозрения должны были выставить только через несколько дней.

Юлия Евстафьевна обычно подолгу всматривалась в картины, молчала. Так и теперь. Он искоса взглядывал на нее. Наконец она сказала тихо, почти шепотом:

– Вы слились с Репиным. Тут невозможно отличить, где один, а где второй. Илья Ефимович скроил тебя по своему образу и подобию.

Кустодиев внимательно взглянул на жену. Затем лицо его приняло хитроватое и насмешливое выражение, и он заметил:

– Ты думаешь, я уже скроен? А может быть, мне еще предстоит себя самому перекраивать?.. Вот поедем в Париж, посмотрим, что там делается. Решим, на что я еще способен...

Возвращение из-за границы

Поезд пересекал аккуратные, робко зеленеющие поля Германии. Франция была уже позади.

Кустодиевы ехали в купе второго класса. Юлия Евстафьевна держала на руках восьмимесячного сынишку.

Всего несколько дней назад в Париже Кустодиев писал их для картины "Утро". Жена, одетая в просторную розовую кофту, купала в широком белом тазу Кирилла. Скользкое, упругое розовое тельце, на воде блики солнца... Не сразу тогда удались они ему...

Париж, с его богатой художественной культурой, для живописца, как Рим для пилигрима. На небосклоне его сияло множество звезд: Моне, Дега, Ренуар, Си-слей, Сезанн, Матисс, Пикассо, Ван-Гог, Пюви де Шаванн. Одни уже стояли в зените, иные только появлялись на горизонте. Глаза разбегались от света их, а путь не освещала ни одна. Растеряться тут было легко, стать подражателем еще легче. Он уехал обогащенный, наполненный впечатлениями, но немного чужой этому пиршеству живописи.

Зато как захватывали его там народные зрелища, праздники, ярмарки! Служба в соборе Нотр-Дам, ночь на страстную пятницу в Севилье, когда он ездил на несколько дней в Испанию!

В письме из Севильи он писал: "По узким улицам, запруженным народом, очень медленно двигаются всевозможные изображения страстей Христа... Громадные балдахины с богородицей, кресты, орудия пытки... Кругом все в черном, в высоких колпаках с капюшонами на лицах и двумя отверстиями для глаз, с крестами различного цвета на груди и высокими свечами". Это письмо точное изложение сюжета картины, написанной тогда же, в Севилье.

Вечером в ту предпасхальную ночь они пошли в сторону Гвадалквивира, потом сидели возле памятника Веласкесу, великому Веласкесу... Веласкес, его мастерство - это было, пожалуй, самое сильное художественное впечатление, вынесенное Кустодиевым из-за границы.

Подолгу стоял у картин Веласкеса, тщательно копируя его. И потом писал профессору Матэ: "Какой это был удивительный художник, для него, кажется, не было ничего невозможного. Тонкий и вместе с тем удивительно простой рисунок. Живопись то сильная, энергичная, с широкими мазками, целой грудой красок, то нежная, еле уловимая, легкими лессировками. У него почти нет портрета, писанного одной и той же манерой..."

– Господа! Вержболово! - раздался голос проводника.

Борис Михайлович обнял сразу обоих, жену и сына. Вержболово - первая русская станция!

За окном темнела дорога весенними лужами. Серебрились колобки вербы на красных прутьях. Висела кружевная зелень на березах. Шли бабы с котомками за плечами. И пели. Слов было не разобрать, но сердце отчего-то заныло...

По коридору пронеслось:

– Граница! Приготовить документы!

Среди пассажиров второго класса началось беспокойное, хлопотливое движение.

И вот в дверях золотые пуговицы, синий живот, круглый подбородок таможенный чиновник.

– Документики!

Кустодиев полез во внутренний карман.

Чиновники иностранного и военного ведомств, служащие фирм, дельцы и просто любители заграничных путешествий рылись в карманах, бумажниках, доставая документы. Таможенники тщательно сверяли документы: шел 1904 год, война с Японией.

Вержболово - заштатная русская станция с грязным вокзальчиком, забитым людьми, с трактиром, из которого разносился на всю станцию запах кислых щей, с казенкой, торговавшей по определенным дням водкой.