Солнце в день морозный (Кустодиев)

Тяжелые темные ели стояли вперемежку с березками. Крохотные листики запутались в паутине еловых веток. Внизу голые старые ивы - как сказочные персонажи или скульптуры модернистов. А рядом маленькая рябинка, дивное дерево! Сейчас она еще даже не распустилась. Зато какие грозди у нее осенью или зимой! На фоне белого снега они еще ярче. Как одинокая немолодая женщина. Или как художник в конце пути, когда понял наконец кое-что в искусстве, а между тем подкрадывается холодное время жизни - болезни и старость...

Что за чудо живопись! И какое это славное занятие - быть живописцем! Три, пять художников возьмут один и тот же кусок жизни и сделают из него совершенно разные картины. Существует для этого всего два инструмента - рука и глаз, но покоятся они на сложнейшей смеси наблюдений ума и сердца, прошлого и будущего, философии и мечты.

Почему-то вспомнилась вдруг дорога в Судиславль. Он шел по ней в свой первый приезд в Кинешму. Был тогда строен и прям, походку имел легкую, быструю, и мороз, чуть ли не сорокаградусный, не пугал его. Солнцем залиты дали, на желтоватом небе фиолетовое, розовое, сиреневое... И березы невыразимо высокие, как застывшие фонтаны из снега...

Кустодиев чуть не застонал.

Он закрыл веки и увидел в воображении белые пушистые снега... Сколько снегу навалило в России! Из-под белых шапок выглядывают голубые купола, красно-кирпичные дома, черные стволы улиц... Снег розовый, голубой, фиолетовый, синий, только не белый. Как он бился над этим снегом в своей "Масленице", в "Шаляпине", в "Балаганах"...

А голубые тени на снегу - как голубые жилки на теле человека...

Юлия Евстафьевна тихо окликнула:

– Боря!

Он слышал, но не ответил, не в силах согнать с себя задумчивое оцепенение.

– Э, подуло сильно. Торопиться надо, - громко сказал Михаил Михайлович, оторвавшись от машины.

Юлия Евстафьевна подняла мужу воротник, поправила шарф. Он рассеянно взглянул на жену. Михаил донес его до машины...

Дома сразу уложили в постель. Юлия Евстафьевна приготовила чай с малиной. И все же утром у него поднялась температура.

"Вялая" температура держалась несколько дней. Слабость не проходила. Было подозрение, что это воспаление легких.

– Не воспаление легких, а легкое воспаление, - пошутил Борис Михайлович. И добавил: - Скоро 15 мая. Не вздумайте не заметить этого дня!

Через несколько дней должны быть именины Бориса Михайловича. В этот день он был улыбчив, даже весел, сидел в новом пиджаке, в белой рубашке с бабочкой. Выдумывал, как раньше, игры. Изображал из себя оракула, закрыв голову черным платком, говорил предсказания.

А потом, взяв карандаш, принялся за любимое занятие - рисовать, перебирать старые рисунки, рассказывать...

Вот автопортрет в манере кубистов - из углов, треугольников, квадратных плоскостей. Чем не Пикассо?

Вот автомобиль с таксой Пэгги, мчащийся по дороге - кошки, собаки, куры бросаются в сторону...

Гравюра на русскую тему: парень с гармошкой и девушка. Вокруг рисунка хорошо читалась частушка:

Под милашкину гармошку, И-хо-хо да и-ха-ха, Заведу я ихохошку. Чем я, девочка, плоха?

А потом заговорил о кукольном театре. Месяца два назад у него были молодые артисты-кукольники. Очень смущались оттого, что не имели ни времени, ни денег, и просили Кустодиева помочь оформить спектакль "Золотой петушок". Как его это тогда увлекло! Ведь кукольным театром он никогда не занимался.

Один из этих кукольников потом напишет в воспоминаниях: "Мы вошли... и увидели кресло на колесах, а в нем, словно гофмановский волшебник, склоненный над работой художник... Перед ним прикрепленный к креслу рабочий столик, бумага, цветные карандаши, баночки красок и тушь - словом, лаборатория этого алхимика, извлекающего из волшебных тюбиков и баночек ослепительные картины балаганных праздников, разноцветных веселых человечков и полнотелых рубенсовских красавиц.

Я представлял себе Кустодиева пожилым, почти стариком - к нашему удивлению, на нас глядело приветливое молодое, да, да, именно молодое лицо. Только вот несколько восковая бледность и легкая припухлость, но разве это имеет какое-нибудь значение при ласковом, веселом блеске глаз!

Мы сели и деловито изложили цель нашего визита.

– Кукольный театр, - повторял про себя Борис Михайлович. - Так, так, так... Кукольный театр... Это трудно! Это очень трудно...

И затем произнес слова, в которых выразил, по существу, всю философию этого жанра. Он сказал:

– Тут надо не играть в наивность, а быть по-настоящему наивным. Да, да, не наивничать, а быть наивным... - И тотчас же предложил: - А ну-ка покажите ваших кукол!

Мы предусмотрительно прихватили с собой несколько марионеток, чтобы познакомить Кустодиева с их устройством. И тут снова произошло нечто необыкновенное!

Глаза Кустодиева заблестели. Он посадил одну куклу себе на колени, а другую поднял, как мы ему показали, на "ваге" (коромысле) и попробовал управлять ею, дергая рукой попеременно то одну, то другую нитку. Повинуясь управлению, кукла ожила. И вдруг кресло на колесах заездило по комнате, а за ним бежала и марионетка, подпрыгивая и нелепо раскидывая руками.