Солнце в рюкзаке

Я полз к нему, волоча за собой потяжелевшее бесполезное тело, забитое этими черенками. Долго полз, за это время он успел дотянуться до шлема и коротко с кем-то переговорить. Потом он снял шлем и закрыл глаза.

Я дополз и положил голову ему на колени.

— Раннинг, — с какой-то странной ноткой сказал он. — Раннинг…

Он говорил это так, что показалось — у меня есть настоящее имя. Он говорил только обо мне, а не о бесконечных сериях Раннингов, не об односерийниках, не о моем предназначении, он звал меня по нередкому, но все же личному имени.

С этого момента начался новый виток этого Матча, потому что там, внизу, сорвавшийся с лестницы Тайтэнд вскрыл Солнце.

Мы остались вдвоем на плоской поверхности шляпки гриба, на площадке-блюдце, и над нами играло яркими красками вечернее небо с розовыми хлопьями у горизонта.

Связь окончательно прервалась. Лайнмен либо погиб, уничтоженный колониями тетракла, либо волны не пробивались через третью степень защиты его костюма.

Тайтэнда тоже не было слышно. Квоттербек держал меня за плечи и смотрел на тускнеющий мячик солнца.

Я лежал, стараясь не шевелиться, и готовился к Тревожной Смерти. Вспоминал и упорядочивал свою жизнь: вот я вылез из колбы, вот я набрался информации, вот написал заявку на один Матч, вот на другой. Вот меня проверяют медики и сообщают, что изъян психики может существенно осложнить прохождение линий.

Вот я бегаю. Месяц за месяцем прохожу маршруты разной степени сложности и даю результаты, превосходящие все ожидания. Вот мне подписывают очередную заявку, сообщают, что на поле Последней Анестезии полный комплект команд, не хватает только Раннингов. После окончания сезона поле закрывается, оно уже хожено-перехожено, поэтому комплектуют новичками, опытны только Квоттербеки.

Я соглашаюсь и выбираю — за Луну играть или за Солнце. Это важный выбор, я не сплю целую ночь, я думаю… и выбираю Солнце. Тепло.

Я отдаю Квоттербеку свою душу. Он стоит возле разрушенной кирпичной стены, ветер гонит ему под ноги зеленые волны, ремни сияют.

Короче говоря, я настроился помереть и очень удивился, когда заметил, что Квоттербек расстилает прямо поверх меня свою зеленую светящуюся сетку. От нее пахло озоном, и в соединениях вспыхивали маленькие острые огоньки. Сетка потрескивала и шипела. Вся она была смотана в узлы, и их Квоттербек терпеливо распутывал, плавными движениями выводя одну нить из-под другой.

Он разобрался с узлами и замер, рассматривая получившийся результат. Рисунок нитей был отдаленно похож на геометрическое построение атаковавших нас колоний и не имел ничего общего со схемами мышления наших шлемов или того же «Доброго».

Осторожно, прикусив губу, Квоттербек коснулся сетки, и это прикосновение отдалось во мне — разрывной болью. Выше колена набух, раздулся и лопнул шевелящийся нарост, из которого с громким стуком ринулись в разные стороны черенки тетракла. Я орал отчасти от боли, отчасти от того, что не привык наблюдать, как из меня сыплется металлическая обрезь.

Не особо стесняясь моим криком, Квоттербек нагнулся и всадил в образовавшуюся дыру лезвие ножа. По кости скрипнуло, я не шучу. Сеть на его пальцах затрещала и принялась сворачиваться по диагоналям, словно пытаясь закрыться конвертом.

Запахло кровью. Высыпавшиеся из меня черенки лопались с едва слышным треском и выплескивали по капельке алой жидкости, а иногда и плевались розоватыми кусочками мяса. Если так дальше дело пойдет, подумал я, то они вытащат меня наружу по кускам и раскидают по окружности.

Квоттербек, видимо, думал о том же самом, потому что сетку больше не трогал, а на меня смотрел с напряжением.

— Банки с консервами, — сказал он. — Принцип банок.

Я кивнул. Судя по всему, тетракл уже принялся складировать в банки мои внутренности, потому что внутри болело так, словно кто-то вытащил мои кишки наружу и прыгал на них в шипованных тяжелых ботинках.

Квоттербек еще раз прошелся пальцами по сетке, и меня начало рвать кровью.

Договориться с разумом тетракла явно не получалось, то ли мыслил он другими категориями, то ли не мыслил вовсе.

Я совсем угас, валяясь лицом вниз в теплой липкой луже, и Квоттербек тоже клонился набок, и тут показался сначала шлем, а потом широкие плечи нашего Лайнмена, на котором еще и болтался наподобие воротника явно бесчувственный Тайт.

Тайтэнда Лайн сбросил рядом с нами. Тот упал как чучело и застыл в неловкой позе мертвеца. Куртка у него на спине была разодрана, волочились обрезанные стропы.

— Напряжение, — услышал я усталый голос Квоттербека. — Пятая фаза.

Лайнмен наклонился, покачал круглой головой.

Он казался мне чудо-рыбой, вынырнувшей из глубин. Глупой, никчемной рыбиной, которая понятия не имела о том, что такое велициевы сонмы.

Я сам не знаю сейчас, что это такое. А тогда знал. Знал я еще, как разогревать термические капсулы до температуры плавления свернутого пространства и еще кучу всяких забавных вещей.

Это было интересно. Я мыслил слаженно и экономно, задевая где-то внутри себя функцию формулировки вопроса и тут же получая отклик в виде четкого развернутого ответа.