Солнце в скобках

После разговора с Розой Ладе ненадолго показалось, что все встало на свои места. Вероника к маме уже не рвалась, поняла, что между ними огромная пропасть времени. Теперь ее семьей был дом Лады и Максима Михайловича. В доме была своя комната и любовь.

Дела в бизнесе шли отлично, и Тузов решился увеличить сеть «круассанных». Сочи замечательно подходил для этих целей, к тому во время Олимпиады в город нахлынет куча народа и уличные кафешки будут облеплены посетителями. Управлять кафе Тузов предложил Харламору. Парень давно мечтал вернуться в бизнес и с большой радостью принял предложение Максима Михайловича. Опять-таки авторитет в криминальном мире поможет в работе. А там, глядишь, и в депутаты...

А Лада все же чувствовала себя виноватой. Вроде правильно сделала: спасла девочку и ее маму от ирода окаянного, нашла убийцу Ивана, чтобы очистить совесть перед Розой. Но элемент незавершенности точил ее душу. Она точно помнила из школьной программы, что нельзя ничего знать до конца и нет абсолютной истины, но все же...

Ладу пугало и одновременно интриговало собственное участие в чужой судьбе. С той поправкой, что ее видение и есть правильное. И все должны следовать ему, как истине в последней инстанции. Навязчивая идея соединить несоединимое и примирить заклятых врагов была не чем иным, как обсессивно-компульсивным расстройством психики, проще, неврозом. Если некоторые в этом состоянии «стерилизовали» квартиру или по двадцать раз проверяли, закрыта ли дверь, у Лады это проявлялось в «стерилизации» чужих отношений, в чрезмерной личной ответственности перед другими.

Именно от невроза лечили Ладу Корш в пансионате для заслуженных работников искусств. А поскольку все творческие люди слегка «сдвинутые» – болезнь Лады рассматривалась как легкая, не требующая постоянного пребывания в стационаре.

Недолеченная Лада вышла замуж за главврача без медицинского образования Тузова, и вместе они создали крепкий, нерушимый союз двух пылких и энергичных сердец.

– Давайте хвалите меня! – мысленно повторила присказку мужа Лада и крепкой рукой набрала номер Харламора.

Когда по новостям сообщили об очередном теракте, Роза встрепенулась и, страдальчески подняв брови, приготовилась скорбеть вместе с народом. Ей было искренне жаль этих несчастных людей, которые еще утром собирались на работу, доверчиво садились в метро и думали о делах, любимых, бытовых проблемах или вообще ни о чем не думали – досыпали, вися на поручнях.

– А ведь со мной ничего не может случиться, – была первая мысль, которая пришла Розе в голову. – Я в пансионате для больных стариков, и никому мы не нужны даже в качестве жертв.

Второй мыслью было, что Ивана уже нет в живых, поэтому волноваться за него не стоит. Тут фарисейская скорбь пролилась слезами, и Роза подумала, какой она чувствительный и добрый человек.

Позвонила дежурная. Спросила, примет ли Роза Витальевна посетителя. Эмоции Розы в тот момент сосредоточились в районе гортани, поджимали горло состраданием и великодушием.

– Пусть поднимется, раз пришел...

В квартиру значительно постучали.

– Открыто! – позвала Роза.

Если бы в комнату зашел Каменный гость из одноименной оперы, не имевший широкого успеха в «Гранд-театре», Роза удивилась бы меньше.

– Здравствуй, Оксана!

Мать всегда называла дочку по имени, минуя псевдоним. И в этом тоже проявлялся ее непростой характер – сделать по-своему. Оксана Симбирцева с детства ненавидела свое имя (как кошку подзывают «кс-кс»), но мать упорно называла ее, как написано в метрике, Оксаной. Псевдоним игнорировала, говорила, что имя навязывает характер, а имя Роза принадлежит дамам лукавым и обольстительным, что не приветствуется. А по древним преданиям – вообще символ смерти, цветок загробного царства. И ведь выбрала из всех определений самые негативные! Розу еще называют и милосердной, и гостеприимной. Но мать четко гнула свою линию. И так во всем.

– Здравствуй, Оксана!

Были в этом приветствии и укор, и обвинение, и агрессия, и непрощение. Так умела сказать только она – дорогая мамочка, единственная из ныне живых родственников.

«Откуда она взялась?» – тут же подумала Роза, и ей захотелось исчезнуть под одеялом навсегда.

– Может, предложишь матери присесть? – сразу «наехала» пожилая женщина и, не дожидаясь приглашений, с кряхтеньем и вздохами воссела на стул.

Прошло восемнадцать лет с тех пор, как они виделись последний раз. Но извечное чувство вины возникло, словно и не исчезало. Вину Роза, видимо, впитала с молоком матери. Априори она чувствовала, что все и всегда делала неправильно, позорно и недостойно мамочки. То, что Роза всю жизнь мать «вгоняла в гроб и уничтожала своим поведением», девочка усвоила уже с юности. Поэтому плавала в чувстве вины, как в околоплодных водах.

И лишь когда Роза стала жить самостоятельно, она почувствовала себя личностью и полноценной женщиной, а не чьим-то придатком.