Солнце внутри

Первая вспышка ослепила изнутри мой мозг, вторая взорвалась в груди, третья разлилась игристым шампанским в моем животе. Я удивленно тряхнул головой и моргнул пару раз. Передо мной висела всего лишь картина. Даже не особо большая. Я бы даже сказал – маленькая. Картина, состоящая практически только из двух цветов – синего и желтого. Но одновременно в каждом энергичном мазке были заложены все возможные цвета. От золотого до изумрудного. От фиолетового до белоснежного. Всего лишь изображение ночного неба и отражающего его озера. Но это небо вместе с густой водой невообразимым образом вливалось с холста прямо в меня, наполняло меня изнутри, и я тонул в нем. Тонул, тонул, тонул. Изо рта моего вверх поднимались пузырьки, а уши заложило. Менялась структура моих внутренностей и моей души. Звезды на картине сверкали и мигали, все небо было в движении, мелкие волны рябью шли по озеру и по моей коже. Я почти что рукой закрыл отвалившуюся челюсть и перевел взгляд на прикрепленную рядом табличку. В глазах все вокруг самой картины расплывалось, и я не сразу смог распознать пляшущие буквы.

– Винсент Ван Гог. «Звездная ночь над Роной», – сказал мужской голос прямо у меня над ухом, и внезапно вспышки превратились в целый фейерверк.

Руки мои затряслись, и блаженная улыбка растянулась по лицу. Одновременно раздалась еще одна вспышка страха, и я с неким довольством отметил, что момент, о котором я думал практически беспрерывно, все-таки застал меня в минуту забвения. Глубоко вдохнув сухой музейный воздух, я повернулся вполоборота и встретился с ним глазами.

– Барон, – сказал я, улыбаясь смущенно и криво.

– Адам, – кивнул он спокойно. – Ты высок, тощ и бледен.

– А вы совсем не изменились, – пожал я плечами.

И это была правда. Барон был все еще значительно выше меня и еще более импозантен, чем он запомнился мне семь лет тому назад, если такое вообще было возможно. Пиджак цвета слоновой кости подчеркивал блестящий шелк шоколадного жилета, а под воротником идеально белой рубашки блестела гранатовая брошь.

– Ты звучишь пошло, как баба, – поморщился Барон. – Скажи еще, что я похудел.

Я опустил взгляд на живот Барона.

– Нет, вы не похудели, – констатировал я.

– Боже мой! Только не говори, что ты все так же наивен и глуп, – возвел Барон глаза к потолку, но я был готов поспорить, что он рад видеть меня.

Я заметил, что на нас смотрело все больше и больше недовольных глаз. Мы явно уже слишком долго занимали заветное место в первом ряду, и толпу, норовящую вытеснить нас на периферию, останавливал исключительно внушительный вид Барона.

– Viens[3], – дал Барон мне знак двумя пальцами, и мы отлипли от кучи и медленно пошли вдоль зала.

– Понравился? – поинтересовался Барон.

– Ван Гог?

– Париж, музей, Ван Гог – начинай, с чего хочешь.

– Понравилось все из этого, – робко ответил я, устремив взгляд в отполированный пол.

Что мне не нравилось, так это я сам. Когда я представлял себе нашу первую беседу, я виделся себе фонтанирующим незаурядностью и остроумием молодым человеком, самоуверенным и слегка надменным. Вместо этого я впал в полное детство и чувствовал себя как на устном экзамене. При таком раскладе Барон должен был по-хорошему проводить меня до выхода, а потом никогда больше не вспоминать о моем скучном существовании. Я сунул руки в карманы брюк и принялся теребить там часы.

– Вижу, ты многословен, – сказал Барон строго. – Встретил бы я тебя действительно впервые спустя все эти годы, я, пожалуй, и был бы разочарован. Но ты можешь особо не волноваться. Я знаю тебя, Адам. Знаю твой характер. Знаю, как он менялся со временем. И я должен тебе сказать, что в целом доволен тобой.

– Откуда? – тихо проговорил я, так и не поднимая глаз.

– Что – откуда? – нахмурился Барон.

– Откуда вы знаете меня?

– Ветер рассказал, – уклончиво ответил Барон.

Мы остановились среди очередного скопления ног, и я наконец выпрямился. Со стены на нас смотрел рыжий мужчина тревожным взглядом.

– Позвольте представить: Винсент, – протянул Барон повернутую ладонью вверх руку к портрету, словно он действительно представлял нас друг другу. – Винсент, Адам. Адам, Винсент.

Рассматривающие автопортрет мастера туристы покосились на нас и отплыли.

– Очень приятно, – усмехнулся я. – Только, по-моему, Винсент не особо рад нас видеть.

– Винсент не рад никому. Даже самому себе, – кивнул Барон и широким жестом скрестил руки на груди. – Винсент болен, – шепнул он мне, как будто боясь обидеть портрет.

– Чем? – тоже шепотом спросил я.

– Скорее всего аутизмом, – ответил Барон немного громче, но все еще тихо. – Но Винсент даже не знает такого слова. В его времена аутизм еще не был открыт.