Солнце встает из-за Лувра

– Я любитель романтики. Глупый и безобидный любитель романтики. С вами я совершил промах. Еще раз извиняюсь за него, но…

Он встал:

– У вас есть мое имя и мой адрес. Если случайно…

– Не очень рассчитывайте на это,– сказал я.

Я встал, в свою очередь:

– Кстати, вы не коллекционер, случайно?

– Коллекционер? Нет. Вы знаете коллекционеров, а что, у меня внешность коллекционера?

– Я не знаю. Может быть, мы еще увидимся, господин Бирикос.

– Я желал бы этого,– сказал он.

Я довел его до дверей соседней комнаты, откуда Элен выпроводила его до лестничной клетки. Я вернулся в свой кабинет. Клочок бумаги, по всей видимости, выпавший из бумажника странного иностранца, лежал под креслом. Я подобрал его. В этот момент прозвенел дверной колокольчик. Я быстро сунул клочок бумаги в карман и почти столкнулся с неожиданно вернувшимся господином Бирикосом:

– Извините меня,– сказал он.– Не забыл ли я свои перчатки?

Острым взглядом он оглядел все вокруг. Я тоже. Никаких следов перчаток. Он воскликнул:

– Эта моя неудача с вами явилась причиной моей рассеянности. Я… засунул их в карман.

Он поднял вверх свои найденные перчатки, потом надел их. Так он их уже не потеряет. Попрощался с нами с обычной церемонностью и на этот раз ушел окончательно.

Я приблизился к окну, открыл его и посмотрел наружу.

Неподвижно стоя на тротуаре и не обращая внимания на толкающих его прохожих, месье Николас Бирикос, снова без перчаток, тщательно обшаривал себя с озабоченным, очень озабоченным видом. Он вытащил свой бумажник из кармана пальто, внимательно осмотрел его содержимое, спрятал и снова обшарил все карманы. В конце концов ушел, мрачный и недовольный.

– Что там еще,– спросила Элен,– он опять потерял свои перчатки?

– Нет, скорее эту бумажку.

Я вытащил из своего кармана клочок бумаги, найденный под креслом, на котором сидел грек. Это была обычная бумага, ничем особенно не отличавшаяся. Обрывок бумаги. На нем было написано одно слово: «Межисери».

– Что это такое? – спросила Элен.

– Кусок адреса. Конечно, набережная Межисери. Эти иностранцы могут хорошо знать Париж, тем не менее им иногда нужны напоминалочки. Он, кажется, очень дорожил этим клочком бумаги, а?

– Да уж, верно…

Элен пренебрежительно усмехнулась:

– …По его физиономии не скажешь, что он посещает литературный салон мадам Софи Стамбат[5].

До чего же моя секретарша подкована во всем, что касается всего Парижа.

– Кто знает? Разве я похож на вора картин, а?

– То есть…

– Да-да. Одолжите мне тысячу франков, и я буду на них держать пари, что этот Бикини-роз принимает меня за сообщника Ларпана…

– Бросьте!

– Это именно так.

– Вашей репутации только этого не хватало!

– Так вот теперь пробел заполнен… А что касается пари, надо последить за одним завсегдатаем бегов. Вам придется заняться им. Это служащий в Провинциальной гостинице на улице Валуа. Его зовут Альберт. Он там проживает, его кормят и обстирывают. Оттуда не трогается ни на шаг, за исключением тех случаев, когда направляется на ипподром. Примите вид пай-девочки, возьмите себе там комнату и получше прилипните к этому фрукту. Что-то в его поведении подхрамывает. Постарайтесь обнаружить, что к чему.

– На улице Валуа? Это не там каждый год останавливается Луи Лёрё?

– Да, там.

– Гм…

Она ничего больше не сказала. Открыла стенной шкаф, вытащила оттуда чемоданчик распространенной модели, употребляемой обычно при путешествиях серьезными девушками.

– А говорили, что это спокойный клиент,– сказала она с понимающим видом.

– Спокойный, еще бы! – усмехнулся я, подняв глаза к потолку.

Наступила ночь, а с ней пришел и холод. Погода по сезону. Возразить нечего. Улица Пти-Шамп была тихой, как кладбище.

– Спокойный, еще бы! – повторил я вслух в тишине моего кабинета.

Я был один в комнате, которая внезапно показалась мне огромной. От включенного электрического радиатора шло на мои ноги мягкое тепло. Это была старая модель. В глубине аппарата его раскаленные нити таинственно мерцали. На камине часы меланхолически отсчитывали время. Лампа с большим абажуром отбрасывала круг света на девственно чистый лист бумаги, на котором мои руки вертели визитную карточку и обрывок, забытый Бирикосом. Я размышлял с трубкой во рту. Рядом, в маленькой комнате ожидания, скрипнула мебель. Тремя этажами ниже, на улице, прошел продавец газеты, выкрикивая простуженным голосом: «Крепюскюль, последний выпуск!» «Пос… Креп…» Он удалился или захотел чего-нибудь выпить в кафе на углу улицы. И снова тишина, которую нарушали лишь ход каминных часов и пыхтенье моей трубки. Вдруг на перекрестке чуть не столкнулись две автомашины. Послышался скрежет тормозов. Раздраженные голоса, проникнув через закрытые ставни и окна, дошли до меня.

Я ухмыльнулся:

– Спокойно, да уж!

И снова улица Пти-Шамп стала тихой, как кладбище.

Зазвонил телефон. Я снял трубку:

– Да?

– Элен.

– Дела идут?

– Да.

Я положил трубку… Хорошо еще, что у них там, на улице Валуа, была свободная комната. Я стал думать об Альберте. Странный тип… Телефон снова прервал мои размышления.

– Алло?

– Это Ребуль.

– Бюрма. Что нового?