Солнце встает не для нас

— Разумеется. Дело в том, что на суше я занимался куда более скучными вещами. А поступив на ПЛАРБ, понял, что ремесло подводника и есть мое истинное призвание. Мне кажется, что здесь я занимаюсь чем-то значительным, нужным, важным.

— А не приходит ли вам в голову мысль, что в один прекрасный день вы все-таки получите приказ выстрелить?

Пауза. Потом Сент-Эньян бесстрастно произносит:

— Я предпочитаю не думать об этом.

Выдержав еще одну паузу, я говорю:

— Я понимаю, вы любите свое ремесло, трудитесь сознательно, не за страх, а за совесть, с подъемом. И все же это парадокс: днем и ночью вы следите за своими шахтами и ракетами, пылинке не даете на них сесть, поддерживаете в состоянии полной боевой готовности, а в глубине души надеетесь, что стрелять вам никогда не придется.

Едва я заканчиваю фразу, как Сент-Эньян поспешно восклицает:

— Конечно! Ну конечно же!

Впервые за нашу беседу я слышу в его голосе нотки раздражения.

Глава VII

В это воскресенье за праздничным ужином разговор заходит о статистике. И тут мы узнаем, что средний возраст членов экипажа — включая офицеров, старшин и матросов — составляет двадцать семь лет.

— Есть и другие интересные цифры, — говорит Форже, оглаживая свою лысину. — Ну, скажем, среднесуточный расход воды у нас на подлодке составляет десять тонн, а бывает и тринадцать.

— Откуда же такая разница? — спрашивает старпом.

— Перерасход наблюдается накануне тех дней, когда Алькье идет инспектировать какой-нибудь отсек…

Все хохочут.

— Скажите мне, Форже, — вступает в разговор Каллонек, — известно ли вам, сколько тонн продовольствия грузят на ПЛАРБ перед отплытием?

— Откуда мне знать?

— А вот я знаю, — вмешивается старпом. — Тридцать две тонны.

— Тридцать две тонны на сто тридцать человек, — говорю я, — это не так уж много. А что будет, если выйдет из строя реактор?

— Реактор никогда еще из строя не выходил, — с возмущением вскидывает голову Миремон.

— Я отвечу на ваш вопрос, господин эскулап, — вмешивается Верделе. — Кроме продовольствия на семьдесят дней — такова наибольшая продолжительность похода — подлодка имеет аварийный запас в консервах на две недели. А кроме того, на самый крайний случай предусмотрен еще сверхаварийный запас на каждого: банка тунца, морские сухари, склянка со спиртом, таблетки для опреснения воды, плитка шоколада…

— Для Моссе предусмотрены две плитки, — вставляет Анжель.

— И пять-шесть листиков туалетной бумаги, — заключает Верделе.

— А когда мы съедим эти припасы, — говорит Каллонек, — нас съедят рыбы.

— Скажу вам в утешение, — серьезным тоном провозглашает Моссе, — что благодаря опеке штабистов мы по крайней мере умрем с чистыми задами.

Гомерический хохот. Капитан обращается к стюарду:

— Чего вы ждете, Вильгельм? Пора подавать десерт.

— Жду, когда прекратится смех, — отвечает Вильгельм. — А то десерт недолго расплескать: он жидкий.

— Господа, — говорит старпом, — вы сами убедились, что в кают-компании даже стюарды обретают чувство юмора.

— Благодарю вас, — невозмутимо отзывается Вильгельм.

На самом деле десерт не такой уж жидкий: это шарлотка из кокосового ореха со взбитыми сливками. Мы немедля воздаем ей должное, и на время за столом воцаряется тишина.

— Я часто задумываюсь вот над чем, — говорит вдруг капитан. — Будь у нас возможность ежедневно опрашивать команду, мы имели бы пускай не статистические данные, но хотя бы интересные графики, позволяющие ответить на один немаловажный вопрос, а именно: если учесть, что моральное состояние экипажа выше всего в первую неделю рейса и, разумеется, в последнюю, перед самым возвращением в Брест, то на какой период плаванья приходится самый низкий его уровень?

— На мой взгляд, — отзывается старпом, — самое паршивое настроение у команды бывает на шестой неделе рейса. Тут все одно к одному: падает выносливость, начинает сказываться пребывание взаперти, отсутствие солнечного света и нормального воздуха, однообразие вахт, а кроме того, до конца плаванья еще далеко, так что не почерпнешь новые силы в мыслях о возвращении.

— Пятая или шестая неделя — тут еще можно поспорить, — заключает капитан, — но действительно, именно тогда и наступает момент, когда приходится удваивать бдительность и бороться с невнимательностью, расхлябанностью, мелкими ссорами и пустяковыми стычками, которые могут обернуться крупными неприятностями.

Помнится, когда мне было пятнадцать лет, наш деревенский кюре неизменно спрашивал меня в конце исповеди, не грешил ли я «мысленно». Как молод я ни был, такие вопросы казались мне инквизиторскими. По-моему, священник мог ограничиться реальными грехами, в которых я ему успел признаться, и не копаться в моих грезах. Что было бы, если бы в душу к нему полез я? Не говоря уже о том, что следовало знать простую истину: мысленно нарушая какое-нибудь табу, мы тем самым удерживаем себя от того, чтобы согрешить на самом деле.