Солнце за нас. Автобиография

Она микрофона боялась больше, чем члена. Долго не могла ничего из себя выдавить. Тогда я понял, что проститутки – это не актрисы. У нас с Сашей в архиве остались файлы, где эту фразу говорят продажные женщины. Разные. После записи мы с ними прощались.

Мы просто настолько смело экспериментировали, настолько были свободны в каких-то поступках, что доходило даже до такого. Конечно, это ничего не добавило, не убавило. Неважно, какими способами ты что-то делаешь, главное, чтобы это не было злым и чтобы это было для какой-то цели, а не просто так. Ты же не просто пьешь алкоголь, ты пьешь, потому что тебе плохо. Тупо бухать бессмысленно. Нужно все равно делать то, что хочется тебе, так, как тебе кажется, будет хорошо. Делай, что захочешь, и не будет стыдно. Так начинаются «Пингвины». С ними мы тоже повеселились, вставили эти голоса из мультика «Простоквашино». Матроскин кричит там: «Ура-а-а!» И еще вот это: «Тук-тук. Я почтальон Печкин, принес газету с заметкой про вашего мальчика». Мы сделали это, чтобы подчеркнуть состояние героя – он немножечко в бреду. Не от наркотиков, а от любви, от происходящего. Такое душевное расстройство. Оттого и «санитары-суки».

Как-то я написал и принес Саше на студию «Быть добрее». Спел под гитару, как обычно. Саша ее записал и говорит:

– Прикольно, но какая-то это бардовщина вроде?

– Что родилось, то родилось.

– Давай-ка на клавишах каких-нибудь смешных попробуем.

Он умеет на клавишах играть, поэтому все время их везде вставляет. Хорошо, сделали клавиши, я спел. Послушали, опять чё-то не то, не прет. Ты же видишь, мы с диктофонами забавлялись, ерундой всякой занимались, какие-то звучки прописывали. Самодеятельность на любителя… У Саши была такая смешная программа, которая ускоряет звук. Он предложил попробовать. Мы так ржали! Мы не могли даже дослушать куплет до конца, Войтинский нажимал на паузу и по полу ползал от смеха. Потом мы успокаивались, он снова включал – и мы опять на пол. Может, я пел как бы и серьезно, но когда это ускорялось, слушать спокойно было нельзя. Саша задумался: «Что будем с этим делать? Вот мы ржем, а дальше-то что? Может, так и оставим?» Так и оставили.

Но не все было так легко и задорно. Мы долго мучились с «Фабрикой грез». Я пел ее бесконечное количество раз. Потом начал не петь, а орать. Потом нежно и вкрадчиво, как угодно. Я искал краски. Но в конце концов мы с Сашей поняли, что ее невозможно спеть целиком никогда, с одной эмоцией. Песня очень противоречива. Было проще ее склеить из разных кусочков – разных состояний, подобрать разные эмоции и собрать по частям это чудовище. Потому что «Фабрика грез» – это песня-монстр. «Фабрика грез» – это не один Голливуд, это шире. Гигантская бурлящая индустрия. Мы придумали историю, в которой я, больной, сумасшедший человек, влюбляюсь в телеведущую, сбегаю из дурдома. В городе начинаются беспорядки, погромы. Я иду по улице, прохожу мимо магазина бытовой техники, а там телевизоры в разбитой витрине, все охвачено огнем. И я «спасаю» телевизор, в котором ее лицо. Вот это то, что происходит в нашем обществе.

Запись в студии – это тоже преодоление себя: тяжело стоять в маленькой комнатушке перед микрофоном в пустоте. Бывают моменты, когда ты совсем ничего не можешь. Тогда ты прибегаешь к каким-то актерским способностям. А иногда тебя настолько прет, что ты не можешь остановиться. Башню срывает, когда что-то не получается, ты срываешься: «Гребаный крот! Достало меня это!!!» И тебя уже выворачивает наизнанку. В конце «Фабрики грез» я реально блевал.

Иногда надо чем-то себя стимулировать, какими-то мыслями о просвете. И мы делали паузы, Саша писал на доске маркером цифры – количество наших будущих концертов: «Смотри-ка, если их будет столько, мы сможем заработать и расплатиться с долгами!» Такое мечтательство, фантазии, когда ты отсоединяешься от реальности. И на доске вдруг – раз! Вырисовывается красивая картина. И ты уже видишь себя на концерте: большая сцена, крутые барабаны, комбики, гитары, зал набит людьми, и ты играешь для них… Ну ладно, что тут? Давай вокал наложим?.. Возврат в реальность.