Солнцеравная

— Люди любят обсуждать страдания других, совать пальцы в раны и облизывать, словно это мед. Но я не позволю им есть из моего улья. И я не оставила дела моего отца по одной простой причине: что предпочла ему общество любого другого мужчины.

— Ты же не можешь верить, что сохранишь свое нынешнее положение.

— Позволь мне самой увидеть, что принесет судьба, — сказала Пери, и голос ее звенел раздражением.

Дака явно не собиралась сдаваться:

— Пери, мне не хочется говорить об этом, но я испугана. Позволь мне уберечь тебя. Ты же знаешь, я отдам за тебя жизнь!

Сорвав шелковый шарф с головы, она обнажила седеющие волосы. Склонившись, она выдернула несколько волосков из бледно-розовой кожи и бросила их перед дочерью.

— Как твоя мать, я требую, чтобы ты последовала моему совету!

Вцепившись еще в несколько прядей, она собралась вырвать и их. Смотреть на это было жутко.

— Ах-ах, матушка, прекратите! — вскрикнула Пери, хватая ее за руки и оттягивая их от головы.

Дака позволила отвести прочь свои пальцы:

— Дитя мое, на этот раз я не дам себя разубедить. Все, о чем я тебя прошу подумать, — это список женихов. Если никто не по сердцу, просто скажи. Но если попадешь в беду, срочное замужество может спасти тебя. Я не встану с этой подушки, пока не получу твое согласие.

Снаружи донесся призыв к полуденной молитве. День был на исходе.

— Пери, не будь такой упрямой. Времена меняются — должна измениться и ты.

— Наоборот, матушка. Другие женщины луноподобны, хнычущи и уступчивы. Но не я.

— Прошу тебя, дитя. Молю. Как женщина, давшая тебе твое первое молоко, я имею право заявить свою волю.

Пери тяжело вздохнула; мать выложила довод, который не сможет отклонить ни один ребенок.

— Ну хорошо, если тебе так нужно, однако не делай это публичным действом.

— Почему же нет?

— Потому что это мой последний выбор.

— Дитя мое, какая ты странная! — раздраженно протянула мать. — Что за женщина, которой не хочется замуж!

Пери отвернулась:

— Ты не поймешь — твоя кровь лишена этого.

— Ой-ой-ой! — сказала мать. — Я никогда не выдавала себя за особу царской крови, как ты. Но скорее всего, твоя кровь и виной всем твоим причудам по сравнению с другими женщинами.

— Возможно, — отвечала Пери тоном, означавшим конец, словно захлопнувшаяся дверь. — Матушка, я хотела бы просидеть с тобой весь день, но сейчас лучше позволь мне вернуться к моей работе.

— Тебе позволено, — отозвалась Дака, с усилием поднимаясь. — Но не забудь: защищать тебя — мое право. Сохраняй это в сердце, даже если тебе не нравится выбранный мною для этого способ.

— Конечно, матушка, — смягчилась Пери. — Остаюсь твоей преданной дочерью.

Дака прошествовала к дверям с гордостью старого израненного воина, наконец-то победившего в долгом сражении.

Пери покачала головой и вздохнула:

— Надежда вновь затрепетала в ее сердце!

— Повелительница, неужели вы никогда не выйдете замуж? — спросил я, надеясь, что так оно и есть.

— Только Бог это знает, — рассеянно отвечала она. — Правда в том, что я не слишком об этом задумываюсь, а вот моей матушке это дает занятие. Теперь давай вернемся к нашим планам, пока еще не слишком поздно.

Тем вечером я получил письмо от моей сестры Джалиле, которой уже было четырнадцать. Я нетерпеливо вскрыл послание, желая узнать новости. Джалиле сейчас жила с троюродной сестрой нашей матери в маленьком городишке на жарком и сыром побережье Южного Ирана. Она писала мне каждые два-три месяца, что позволяло следить за новостями ее жизни и успехами в учебе. Следить за ее обучением издалека было непросто, но я настоял, чтоб матушкина сестра наняла самую лучшую наставницу, и теперь, невзирая на тетушкины жалобы, посылал деньги наставнице напрямую.

Джалиле писала, что погода у залива становится все жарче и влажнее, все труднее сохранять голову свежей, но стоило ей приступить к изучению стихов Гургани, как все изменилось.

«Его речь так прекрасна, что мне хочется прыгать и танцевать. Когда он советует следовать нашим прекраснейшим желаниям, пока наша глина не рассыпалась, мне хочется попроситься к нему в ученики! Но тут моя наставница напоминает, что я должна учиться быть неуклонной, как солнце, и я смиряю мое бунтующее сердце и повинуюсь.

Дорогой брат, радуют ли вас мои письма? Не найдется ли у вас для меня какого-нибудь места? Я почти выросла, как непрестанно напоминает мне моя тетушка, и жажду быть полезной…»

Если бы я только мог что-то сделать! Джалиле сейчас писала намного лучше дворцовых женщин. Я жаждал попросить Пери нанять и ее, но она только что взяла на службу меня, и было слишком рано просить о таком серьезном одолжении. Я не хотел разбивать сердце Джалиле — и мое собственное, — пообещав ей то, чего не смог бы исполнить. Память о том, какой я видел ее в последний раз, угнетала меня: малышка сползает с упрямящегося осла, ручки тянутся ко мне, залитое слезами лицо словно тает. Не мог я забыть и прощальных слов матушки: «Верни нашу честь. Не ради меня — ради своей сестры».

Я тут же ответил Джалиле, восхваляя красоту ее почерка, и попросил ее быть терпеливой.