Солнцеравная

Как только Исмаил обосновался в доме Колафы, он тут же начал принимать посетителей. Первой из призванных была небольшая группа женщин дворца, включавшая мою повелительницу. Она попросила меня сопровождать ее, и когда я рано утром явился вести ее к дому Колафы, то едва не задохнулся, увидев ее в том самом роскошном коричневом платье; на лбу ее горели рубины. Марьям, уже ставшая мастером семи способов украшения лица, которые завершают одевание женщины, растирала ее кожу, пока та не засияла, затем искусно нанесла черную сурьму на ее веки, подкрасила губы и скулы мареной, сиренью и миррой.

— Вы прекраснее царевны, нарисованной мастером Бехзодом!

— Благодарю, — ответила Пери. — Наконец-то я снова увижу моего дорогого брата, заново переживу одну из Любовей моей юности! Ведь я думала, что этот день никогда не наступит.

Ее глаза сверкали радостью.

Покрывшись чадором, она вошла в высокий паланкин, обитый оранжевым бархатом. Евнухи из низших служб понесли ее через ворота к дому Колафы на северном конце города, а я шагал рядом с ними. День был жаркий, но наш путь лежал под кронами огромных каштанов, в изобилии посаженных в этой части столицы. Есть ли на свете дерево лучше? Величавые бугристые стволы кронами смыкались над нами в одно щедрое зеленое поле.

Когда мы шли мимо больших домов с воротами, горожане на улице уступали путь и останавливались, разглядывая кортеж Пери.

— Какой богатый бархат! — вздыхала оборванная женщина.

Я тоже завидовал Пери, но по другому поводу. Как колотилось бы от восторга мое сердце, если бы я готовился встретиться со своей собственной сестрой, моей Джалиле, после такого долгого отсутствия? Будет ли она похожа на матушку? На меня? Поймет ли она, если я откроюсь ей, что стал евнухом? Я не сказал этого матушке до самой ее смерти, не хотел я доверять это и письму к Джалиле. Наполнятся ли ее глаза нежностью, когда я расскажу ей правду, или…

Споткнувшись о камень, я получил в спину окрик начальника стражи, пролаявшего, что мне следует быть уважительнее к властительнице и внимательнее к дороге.

Когда мы добрались до дома Колафы, то воспользовались дверным молотком для женщин — большим медным кольцом, — и сперва нас встретила жена Колафы, которая проводила нас в комнату андаруни — части дома, предназначенной только для женщин и близких семьи. Андаруни украшали тонкой работы ковры из синей шерсти и шелка на полу, расшитые подушки, высокие серебряные вазы, полные свежих цветов, подносы с пирамидами винограда, груш, фисташек, цукатов и фруктового шербета в больших сосудах.

Пери приветствовала женщин, которые уже собрались: четырех жен покойного шаха — Султанам и Султан-заде, матушку Пери Даку-черкес и Зару-баджи. Все со своими прислужницами и провожатыми. Глаза Султанам и морщинистые щеки горели материнской гордостью. Хадидже сидела рядом, готовая услужить ей, брови ее были чудесны, словно темный бархат. Я подумал о донбалан — яйцах барана, — которые ел вчера, и ощутил, как жар поднимается в моих чреслах. Несмотря на серьезность момента, я вообразил, чем мы с Хадидже займемся в следующий раз.

Все замечательно выглядели в своих траурных одеяниях, исключая разве что Султан-заде, чьи небрежно повязанный шарф и покрасневшие глаза выдавали ее горе по сыну. Она не поднимала головы и старалась быть незаметной.

Вскоре Исмаил вошел в комнату в сопровождении небольшой свиты из свирепого вида евнухов. Благородные жены встали и принялись радостно причитать и выкрикивать хвалу Богу. Исмаил стоял перед ними в сером шелковом халате и принимал эти приношения, а когда он уселся на прекрасно вышитую подушку, положенную для него на лучший из ковров, жены покойного шаха снова уселись на свои места. Вместе с другими слугами я стоял наготове в дальнем конце комнаты.

Он был среднего роста, с маленькими глазами и негустой седеющей бородой. Выглядел он уверенно и властно — совсем не как мальчик Хайдар, стоявший с мечом перед старшими. Исмаил занял лучшее место в комнате как муж, уверенный, что наконец получает то, что заслужил.

Но возраст не пошел ему на пользу. Он казался скорее пятидесятилетним, чем тридцативосьмилетним. Казалось, кости у него жидкие, словно плавающие в бурдюке со студнем, а не скрепленные мышцами. Пристально вглядываясь в его лицо, я видел нездоровую одутловатость, словно в нем что-то гнило. Никто и никогда больше не примет этого дряблого человека за того свирепого воина, которым он когда-то был.

— Добро пожаловать, благородные жены, — начал он. — Этим утром я имел встречу со своей матушкой и выразил ей свою благодарность. Все те годы, что я отсутствовал, ее никогда не оставляла надежда, что я вернусь. Она пастырь моей жизни — жизни мужчины, моих будущих жен, моего будущего. Матушка, они твои, все хвалы моей жизни и моей короне, которую я скоро надену!

Я не мог не подумать, что похвалы за корону должны бы достаться Пери, но, может быть, он просто слегка преувеличивает.

Не смогла удержаться и Султанам: