Солнцестояние, или Мало-Александрийская история

Ветров взял на попечение семьи старых знакомых-коллег из Чикаго и уладил им достойное проживание. Среди них оказалась и Татьяна Всеволодовна. Сама и семья дочери с её детьми. Их всех он поселил в доме Дядьки-Тимофея в Малой Александрии. Пока молодые родственники Юрия, вызвавшиеся ему помочь по хозяйству, приуготовляли обед, а молодые родственники Татьяны изучали содержимое сада и всматривались в окрестные дали, давнишние влюблённые стояли подле дома у летнего стола, на котором покоились предметы первичного гостеприимства. Настоящий самовар, чай в чашках на блюдечках, буханка хлеба, кизиловое варенье и большая тарелка с «молоканской капустой». Татьяна, глянув на капусту, вдруг воссияла. К ней пришло далёкое воспоминание, и она сказала:

– Капустянник. Помнишь, так назвал наш шеф Людвиг Мис спектакль по случаю приезда твоего деда-дядьки? Ведь мы у него дома?

– Да, Дядька-Тимофей сочинил всю эту архитектуру. И помню тот случай. Был тогда славный капустник, и ты в нём участвовала.

Взгляд Татьяны обвёл замечательную постройку Дядьки-Тимофея.

– А ведь похож этот дом на то, что делал и Людвиг, – сказала она.

– Да, похож. По-видимому, их ощущение современности чем-то близкое меж собой.

– Прозрачность и свободная планировка?

– Они.

– Но я вижу существенную разницу. У Миса как немца везде присутствует механистичность. А здесь иное. Живое, что ли. Не просто прозрачность, а скорее сквозистость. И не совсем свободная планировка, а, правильнее сказать, приволье. Да. Сквозистость и приволье.

– Наверно их строение душ близко меж собой по восприятию мира. Оно, кажется, называется софиологическим. Это когда ощущается объединительная сила между небесной средой Бога и человеческим земным окружением. Мис ведь считал, что порядок Божий и порядок земной – связанные вещи, и если порядок земной не следует горнему порядку, то он ничего не стоит, это ложный путь. Дядька-Тимофей имел такое же представление. Но меж ними есть отличие в образности выражения мира и себя в нём. Его ты и приметила. Иначе говоря, у нас далеко не один и тот же национальный менталитет.

– И у тебя она такая же.

– Душа?

– Она. В ней очевидна сквозистость и приволье. И вдобавок – твоя софиология.

– Такая, наверное.

– Я почувствовала это содержание в тебе, когда впервые увидела. Может быть, поэтому влюбилась. Ведь и любовь такая же. Сквозистая и привольная. Связующая небо и землю. Но был Алоиз. Он славный учитель. Но прозрачностью не обладал. Напротив, он всегда перед всеми держал глухую оборону. За себя и за других. Защитник. – Татьяна сделала длинную улыбку вместе с длительной паузой. – А всякую женщину привлекает несомненное заступничество. Ей любо оказываться под постоянной бронёй, быть в безопасности. Это и перевесило тогда. Я оказалась всякой женщиной.

– Любо, это верно сказано. И привлекательность – тоже.

Татьяна рассмеялась.

– Да, – сказала она, – однако то и другое требуют обновления, потому что быстро сглаживаются до безупречной плоскости, увядают до бесцветной поверхностной плёнки. Алоиз не выдержал постоянного обновления. И стал не люб. И привлекательность исчезла. Его присутствие ушло будто в некую параллельную реальность, не настоящую.

– Я вот слушаю твою речь и замечаю отличное знание русского языка. И произношение у тебя красивое, – сказал Юрий, будто не вникая в суть сказанного ею.

– Русский язык – единственная область объединения с тобой. Всё иное и будто возможное – ушло тогда в недоступность. Я изучила его досконально, протискиваясь и окунаясь в глубину. Он ведь сам поистине глубинный. Говорить на русском языке означает свободно пребывать именно в глубине всех вещей всего мироздания. Особенно это ощущается, когда находишься в среде механистического мироустройства.

Татьяна снова рассмеялась.

– Русский язык мне заменил недостающего тебя. Он всегда был со мной, а я с ним. Сквозистым и привольным.

Юрий молчал. Что он мог сказать в ответ? Она вовсе не всякая женщина, а редкая, если не исключительная? Его никогда не покидала любовь к ней? Та, что полностью беззащитная. И любое дело, совершаемое им, обязательно предполагало её тесное присутствие? Сказать бы мог. Но боялся налететь на подлое косноязычие, подстерегающее человека всегда, когда хочешь высказать нечто, превосходящее обыденность и привычку.

Они без слов, оба согласно и цепко взялись за руки, опрокинув спины до предела назад. Выдался пластический обоюдно возникший знак их всегдашней крепкой связи, будучи в вечном отпадении друг от друга.

И впоследствии стало так. Он уехал к себе на Север, а она обосновалась в Малой Александрии, где оставались и родственники Юрия. На ту пору, под влиянием всеобщего очищения русского языка от необоснованных и чрезмерных заимствований иностранных слов, Санкт-Петербург стал именоваться Свят-Каменьград, сведя все три разнородные иноязычные слова, там содержащиеся, на русский обычай. Даже появилось новое мужское имя Камень вместо Петра. Наподобие того, как Фотиния когда-то превратилась в Светлану. Обращение Каня, Канечка стало часто слышимым в семьях и общественных местах.