Соло для пистолета с оркестром

Когда она вернулась в дом, Кузьминична уже собирала на стол. Городские дары приняла охотно, особенно обрадовалась свежему хлебу. Достала банку засахаренного меда, миску с отстоявшимся творогом принесла из сеней. Вскоре поспел чайник. Глазов не спешил, ждал, пока хозяйка разольет чай. Очень удивился тому, что перед своей чашкой та положила головку чеснока.

Когда сели за стол, Кузьминична неторопливо очистила чеснок и стала пить чай с ним вприкуску, как с рафинадом. Чеснок аппетитно хрустел у нее на зубах. Да и зубы были в порядке. Дмитрий не выдержал:

— Разве вкусно?

— Вкуснее не бывает, — спокойно ответила Кузьминична. — С малолетства я к этому привычная. Чай с чесноком, да хрен со сметаной, да козье молочко. Мне «сникерсы» с «марсами» ни к чему. Да и сахар я не уважаю. То ли дело мед. Пару ульев держу, для себя. Городские приедут, банку-то и выпросят. Хорошие деньги предлагают, как не продать? Про мой мед слава идет, будто бы он целебный.

— И в самом деле целебный? — усмехнулся Глазов. Юлия молча сидела рядом, прихлебывала чай.

— Мед как мед. Разве что не балованный. Обмана-то я не терплю.

— У вас телевизор есть? — догадался Дмитрий. Раз Кузьминична упомянула про импортные шоколадки…

— Как не быть? Есть. Новенький, из города привезли, из магазина, всего-то два годочка прошло.

— Откуда же у вас деньги на новый телевизор? — удивился Глазов. — Пенсия-то, небось, маленькая! Разве что с молока, да с меда? Долго копили?

— Зачем копить? Сынок присылает, Андрюша.

— У вас есть сын?

— Как не быть? Есть. Родила на старости лет себе в утешение. Был один заезжий, все по лесам ходил, природа, вишь ли, у нас необыкновенная. Да-а… — Она вздохнула. — А я потом Андрюшеньку родила. От необыкновенной-то природы. Сначала был непутевый, школу бросил, в интернате ему не понравилось, с училища ушел, потом с ворюгами какими-то связался. Да из дома-то и сгинул. Несколько лет пропадал. Вернулся, весь на себя не похожий, лицо обгорело, на щеке шрам.

Зато живой. Хотела я его к доктору в больницу, да куда там! Без памяти свалился прямо на пороге, в родимой избе. Дорогу-то замело, да он слушать не хотел: мол, кости целы, и ладно. Сама его выхаживала. Да разве я не знахарка? Где нашепчу, где отвар целебный приготовлю.

О сыне Кузьминична рассказывала охотно. Выздоровел, окреп и подался обратно в город. Адреса, правда, не оставил, но деньги присылал регулярно, и немалые. Насчет пенсии Кузьминична лукавила. Деньги у нее были, только тратила она их неохотно. Глазов уже понял, что хозяйка прижимиста.

— Вдруг да Андрюшенька женится, внуки пойдут. Годков-то ему около сорока. Пора бы и деток, — словно отвечая на его мысли, сказала Кузьминична. — Вот денежки и пригодятся. Молодые-то нынче модные. Вон, как твоя.

И она кивнула на Юлию.

— А сам он не приезжает? — спросил Дмитрий.

— Недосуг, — коротко ответила та.

Что ж. Остается произвести опознание, говоря следственным языком. Дмитрий достал статью из журнала с фотографией американского режиссера Андре Никольски. И фотографию писателя тоже на всякий случай достал.

— Скажите, это не ваш Андрей? — показал он Кузьминичне первую.

Она пожевала губами, потрогала кривым, почти черным пальцем глянцевую страничку из дорогого журнала:

— Нет, не он.

— Как так? А это? — удивленно спросил Дмитрий, показывая фотографию Акима Шевалье.

— Ну, этот вон какой красавец! — сразу же среагировала Кузьминична. — Мой-то парень обыкновенный. А после пожара и вовсе на человека стал не похож. Изуродовало его шибко. Я и говорю ему: сиди, Андрейка, на хуторе, вокруг лес, люди сюда заглядывают редко, а зимой и вовсе никого. Проживем. Он и хотел остаться. Все говорил, что счастье, мол, свое нашел. В лесу, в тишине и покое. Да со мной. — Тут она прослезилась. — Хорошо мы с ним жили, складно. Только затосковал он. Да потом все ж таки повез меня в город, паспорт выправлять.

— Зачем? — снова сунулся с вопросом Глазов.

— Говорю же, за ум взялся. Не работал ведь раньше-то. Шебутной. А как надумал опять уехать, так фотографию решил новую в паспорт наклеить. Он ведь, как получил свой документ, так и забросил его в шкап, под белье. Там и лежал. В армию не взяли Андрюшеньку, мол, с головой чего-то не так, как врачиха городская сказала. А как пришел зимой, так я и поняла, что болезни и следа нет. Говорит складно, разумно, и пишет, и читает. Я, говорит, на работу хочу устроиться, а потому мне нужен документ. Ну, я и дала. В паспортном-то на него ругались, чего, мол, столько лет не являлся? Все сроки прошли, как фотографию клеить. Да на лицо глянули и рукой махнули. Ну как с такого спросишь?

— Значит, он пришел к вам зимой, без документов, весь обгоревший, с изуродованным лицом, после того как отсутствовал несколько лет? — подвел итог Глазов. — А почему вы решили, что это ваш сын Андрей?

— А кто ж? — обиделась Кузьминична. — Что я, сына своего не признаю? И зачем это чужой человек мне столько лет деньги слать будет? Нет, милок, Андрей это мой был. И не сомневайся.