Соло на ундервуде. Соло на IBM

И тогда произошло следующее. В зале присутствовал искусствовед Герасимов. Это был человек, пишущий стихи лишь в минуты абсолютной душевной гармонии. То есть очень редко. Услышав приговор, он встал. Сосредоточился. Затем отчетливо и громко выкрикнул:

Бродский в Мичигане,
Лернер в Магадане!

Двадцать пять лет назад вышел сборник Галчинского. Четыре стихотворения в нем перевел Иосиф Бродский.

Раздобыл я эту книжку. Встретил Бродского. Попросил его сделать автограф.

Иосиф вынул ручку и задумался. Потом он без напряжения сочинил экспромт:

Двести восемь польских строчек
Дарит Сержу переводчик.

Я был польщен. На моих глазах было создано короткое изящное стихотворение. Захожу вечером к Найману. Показываю книжечку и надпись. Найман достает свой экземпляр. На первой странице читаю:

Двести восемь польских строчек
Дарит Толе переводчик.

У Евгения Рейна, в свою очередь, был экземпляр с надписью:

Двести восемь польских строчек
Дарит Жене переводчик.

Все равно он гений.

Помню, Иосиф Бродский высказался следующим образом:

— Ирония есть нисходящая метафора.

Я удивился:

— Что это значит — нисходящая метафора?

— Объясняю, — сказал Иосиф, — вот послушайте. «Ее глаза как бирюза» — это восходящая метафора. А «ее глаза как тормоза» — это нисходящая метафора.

Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся.

Лежит Иосиф — бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты.

И вот я произнес что-то совсем неуместное:

— Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов…

Действительно, что-то подобное имело место. Выступление Евтушенко на московском писательском съезде было довольно решительным.

Вот я и сказал:

— Евтушенко выступил против колхозов…

Бродский еле слышно ответил:

— Если он против, я — за.

Разница между Кушнером и Бродским есть разница между печалью и тоской, страхом и ужасом. Печаль и страх — реакция на время. Тоска и ужас — реакция на вечность. Печаль и страх обращены вниз. Тоска и ужас — к небу.

Иосиф Бродский говорил мне: — Вкус бывает только у портных.

Для Бродского Евтушенко — человек другой профессии.

Конечно, Бродским восхищаются на Западе. Конечно, Евтушенко вызывает недовольство, а Бродский — зависть и любовь. Однако недовольство Евтушенко гораздо значительнее по размерам, чем восхищение Бродским. Может, дело в том, что негативные эмоции принципиально сильнее?..

Когда горбачевская оттепель приобрела довольно-таки явные формы, Бродский сказал: — Знаете, в чем тут опасность? Опасность в том, что Рейн может передумать жениться на итальянке.

Бродский говорил, что любит метафизику и сплетни. И добавлял: «Что в принципе одно и то же».

Врачи запретили Бродскому курить. Это его очень тяготило. Он говорил: — Выпить утром чашку кофе и не закурить?! Тогда и просыпаться незачем!

Шмаков говорил о Бродском:

— Мало того, что он гений. Он еще и весьма способный человек.

— Способный? Например, к чему?

— Да ко всему. К языкам, к автовождению, к спорту.

Иосиф Бродский любит повторять: — Жизнь коротка и печальна. Ты заметил, чем она вообще кончается?

Бродский обратился ко мне с довольно неожиданной просьбой:

— Зайдите в свою библиотеку на радио «Либерти». Сделайте копии оглавлений всех номеров журнала «Юность» за последние десять лет. Пришлите мне. Я это дело просмотрю и выберу, что там есть хорошего. И вы опять мне сделаете копии.

Я пошел в библиотеку. Взял сто двадцать (120!) номеров журнала «Юность». Скопировал все оглавления. Отослал все это Бродскому первым классом.

Жду. Проходит неделя. Вторая. Звоню ему:

— Бандероль мою получили?

— Ах да, получил.

— Ну и что же там интересного?

— Ничего.

Иосиф Бродский (на книге стихов, подаренной Михаилу Барышникову):

Пусть я — аид, а он — всего лишь — гой,
И профиль у него совсем другой,
И все же я не сделаю рукой
Того, что может сделать он — ногой!

О Бродском: «Он не первый. Он, к сожалению, единственный».

У Бродского есть дружеский шарж на меня. По-моему, чудный рисунок.

Я показал его своему редактору-американцу. Он сказал:

— У тебя нос другой.

— Значит, надо, — говорю, — сделать пластическую операцию.

Помню, раздобыл я книгу Бродского 64-го года. Уплатил как за библиографическую редкость приличные деньги. Долларов, если не ошибаюсь, пятьдесят. Сообщил об этом Иосифу. Слышу:

— А у меня такого сборника нет.

Я говорю:

— Хотите, подарю вам?

Иосиф удивился:

— Что же я с ним буду делать? Читать?!

Бродский: — Долго я не верил, что по-английски можно сказать глупость…

Бродский о книге Ефремова: — Как он решился перейти со второго абзаца на третий?!

Бахчаняна упрекали в формализме. Бахчанян оправдывался: — А что если я на содержании у художественной формы?!