Солома

— Ворона ты эдакая! Ведь ты учетчик был… что же ты рот-то разевал? Прямая ворона! Говори: не приметно тебе было, что вон энтот срамник упер, например, капитал?

Иван продолжал молчать. Вдруг по всему его телу прошла как бы судорога.

— Братцы! Я не виновен… Моей вины нет… Истинным богом говорю!

Проговорив это, он оживился и бессвязно заговорил, доказывая, что ничего насчет воровства не знает. Ему объяснили: староста, вишь, упер мирской капитал и подати…

— Ты вон погляди на него… у него и сраму-то нет… бессовестный!

Иван посмотрел на старосту, выглядывавшего из "сажалки". В это мгновение с Иваном совершился переворот. Лицо его выражало негодование. Он чувствовал, что какая-то сила подымает его. Видя вокруг себя взволнованные лица, чувствуя горячее дыхание живых людей, он весь проникся их настроением. У него явилось страстное желание услужить чем-нибудь людям. Его связывала какая-то крепкая связь с ними. У него явилась страстная потребность любить людей и жить с ними одной жизнью. Если бы они пошли ломать "сажалку", он бросился бы первым. Если бы старосту начали бить, он нанес бы самый жестокий удар. Но этого не было. Бросали только комья земли. И Чихаев с ожесточением схватил кучку липкой грязи и шлепнул ее в стену "сажалки", не попав в старосту. При этом яростно выругался.

— Бездельник! — судорожно крикнул он и готов был зареветь от злости. На глазах его показались слезы.

Его охватило невыразимое волнение. Каждый мускул его дрожал. Он не мог стоять на одном месте и толкался по кучкам, на которые разбилась сходка.

— Что ж, ребята… Ведь точно вины его нету, — предложил кто-то. — Стало быть, он только по глупости… Надо бы с учетчика-то ведерка два стащить, будто за то, что проворонил общественные денежки…

Это для всех был неожиданный и желанный выход. К Ивану обратились с требованием.

— Ставь два ведра, нечего! — приказали ему.

К удивлению всех, он не сопротивлялся. На лице его написана была полнейшая готовность исполнить все, что велят.

— Сейчас! — сказал он радостно, взял с собой человека три и бросился домой за деньгами, а оттуда за водкой.

Пил он через несколько часов вместе со всей деревней, лихорадочно угощая. Домой он не показывался целые сутки.

Но когда пришел, то, крадучись, вынул из сундука часть денег и пустился бежать, после чего снова пропал на целые сутки. Видели, что он ходил с бутылью водки, окруженный толпой оборванцев, которые с сияющими лицами следовали за ним. Он их угощал и также сиял.

Жена ужаснулась, увидав это. Видимо, с Иваном произошел новый переворот, конца которого она не могла определить. Пробовала она принять меры. Когда Иван явился на третий день ночью пьяным, она заперла его в чулан. Он сперва буянил, колотил в стены, но скоро настроение его переменилось. Он стал меланхолически тянуть божественные песни.

К утру ему удалось бежать из чулана, захватить деньги и скрыться. Им овладела какая-то горячка пустить по ветру все, что он взял от людей в годину их бедствия.

В неделю, следующую за праздником, он спустил все деньги дочиста. И только после этого остепенился.

Но с этой поры он уже стал не тот. Дома он почти не жил. Его тянуло вон из избы. Принужденный иногда остаться на месяц дома, он выглядел скучным. Ночью пугался, и ни за что нельзя было заставить его остаться одному в избе. Он не мог прожить дня без общества людей. Выписав опять племянника и дочь из города, сам он ходил по заработкам, и всегда в артели, хотя с одним товарищем. Дома он глядел угрюмым и несчастным, но на людях, едва вырвавшись из избы, мгновенно делался болтливым, шутил, смеялся.

Он сделался обыкновенным деревенским жителем — не богатым и не обеспеченным от случайностей, и жил так, как и все. Испытав на себе, как страшно отделяться от людей, он никогда больше не мог питать в себе одинокие и негодяйские замыслы против окружающих.

Соломы он больше уже не копил.