Соломон Крид. Искупление

Ангел молчал. Молчал и я, ибо больше сказать мне было нечего. Я раскрылся целиком. Даже беспощадно яркий, ищущий свет ангела не раскрыл бы ничего более.

Наконец он заговорил, и слова его были исполнены доброты:

– Ты – честный человек. Такая честность редка и очень ценна для меня. Потому в обмен на твое признание, если ты захочешь, я дам тебе желаемое.

Я плакал, и слезы мои катились в прах. Я не осмеливался поверить в то, что дожил до сокровенного мгновения, о каком столько мечтал. А ведь лишь несколько часов назад я оставил свою Библию вместе с решимостью продолжить странствие. Лишь свет изменил мое решение и привлек меня. И вот я торгуюсь с ангелом, или с самим Иисусом Христом, а может, даже с самим Всемогущим Богом.

– Господин, приказывайте – я исполню все с радостью! – сказал я сияющему человеку.

Ибо, кем бы он ни был – человеком, видением, ангелом, – я знал: он – мой владыка.

И тут словно раскололась надвое гора и полыхнуло так ярко, что в глаза мои заглянуло дневное солнце, хотя я лежал, уткнувшись в землю и зажмурившись. Пустыня закачалась подо мной, будто от динамитного разрыва в толще скалы. Затем стало темно и тихо.

Не знаю, потерял ли я сознание от взрыва. Но лежал я долго, а когда наконец поднял голову, то вокруг была лишь тьма. Зеркало исчезло. В моих ушах еще звенело от грохота, голова кружилась, и оттого я словно летел в бескрайнем ночном небе. Потом звон утих, и в мои уши прокрался новый звук – журчание воды.

Словно раненый зверь, пополз я по земле, гонимый беспощадной жаждой. Моим ослепленным вспышкой глазам темнота казалась твердью. Я полз на звук, шаря руками перед собой, в спешке раня их об острые края камней и колючки кактусов.

Среди тьмы обозначилось нечто огромное. Я вскликнул и отпрянул, обуянный ужасом. От твари несло по́том и смертью. Я представил вдруг, что умер среди пустыни, а виденный мною свет – предсмертное видение человека, обезумевшего от истощения и жажды. А теперь я – в преддверии ада, населенном мертвыми чудовищами, обреченный вечность ползти сквозь колючую тьму, мучимый звуком воды, какую невозможно отыскать. Ковыляющая тварь фыркнула, и я понял: это не адский монстр, посланный мучить меня, а всего лишь мой мул, также привлеченный водой, как и я.

Я встал, взялся за его шерстистый бок и позволил животному вести меня, больше полагаясь на его чутье, чем на свое. А когда мул остановился и воздух наполнился запахом мокрой земли, шумом бурлящего ручья, я упал в прохладное мелководье.

И принялся пить.

Вода была слаще всего, что мне доводилось пробовать. Я пил долго, с наслаждением, погружая лицо в воду, ощущая ее живительную прохладу на обожженной солнцем коже. Я хотел погрузиться целиком, очиститься, как грешник при крещении в реке, но водоем оказался едва в ладонь глубиной. Хотя влага и бежала из свежей трещины в земле, но быстро исчезала, выпитая пустыней, столь же страждущей, как и я. Я сделал последний, очень долгий глоток, затем отстегнул все свои фляги от седла и бросил их в озерцо. Бросил я туда и промывочную лохань; помыл ее, выдраил мокрой грязью, истребляя следы недавнего употребления, затем выловил плавающие фляги. Каждую я погрузил в воду до заполнения, потом надежно закупорил.

Я сел в нескольких шагах от расширяющегося озерца, попивая сладкую воду из недавно наполненной фляги и удивляясь явленному чуду. Наверное, так я и заснул, потому что когда открыл глаза – уже настало утро, а вода плескала у моих ног.

Я впервые увидел влагу, столь чудесно пришедшую в ночи. Теперь озерцо приобрело размер большого кораля. В его центре оживленно бурлил источник, посылая рябь к неровным краям. В озере лежали и две половинки большого валуна, расколотого ровно надвое, будто части огромного ореха, – точно как увиденное ночью в зеркале. Я повернулся к месту, где стояло зеркало, и увидел там маленький сверток. Холодная дрожь пробежала по моей спине. Я вспомнил мертвое дитя, найденное день назад в высохшем русле реки.

Не может быть.

Это не она.

Медленно, ощущая смертный холод, я встал и неуклюже пошел к свертку. Нет, это не тело несчастного истощенного ребенка, но моя Библия, завернутая в тряпье. Она раскрылась. Ее трепал утренний ветер. Наверное, ночью она выскользнула из седельной сумки. При падении лопнул корешок и перестал держать страницы.

Нагнувшись за книгой, я ощутил резкий укол и снова выронил книгу. Повернув ладонь, я увидел вонзившийся в мягкую плоть осколок посеребренного стекла. Часть разбившегося зеркала. Я ухватил его зубами, выдернул, поднял, рассматривая, страшась того, что могу увидеть в нем. Но увидел лишь себя и обычный пустынный пейзаж, расстилающийся за мной, отраженный в испачканном кровью осколке.

Я сунул осколок в карман рубашки, снова взял Библию, просмотрел от корки до корки, проверяя, все ли на месте.

Не все.