Солона ты, земля!

— Знамо дело. Кому это охота в солдатчину опять! За что боролись? За что кровь проливали? Чтоб опять, как в старину, как при царе-батюшке? Не-ет. Мы этак ке хотим.

— За это вы его и убили?

— За это и убили. Пусть не поворачивает назад оглобли.

— Ясно. Вопросы будут? — повернул Степан Сладких голову вправо, влево, спрашивая у своих подручных. — Вопросов нет.

— Что-то мы про свидетелей забыли, — напомнил один из судейской тройки, с рыжими усами который.

Главный из судей, Степан Сладких, порылся в бумагах, благо их было не так много, заглянул в один из листков, поднял голову, отыскивая начальника караула.

— Привести свидетеля Чайникова.

Чайников вошел вразвалочку, помахивая плетью. Он, несомненно, хотел скрыть свое волнение. Но ему пока это мало удавалось. Все заметили, что такого лихого разведчика, а мандраже тоже берет. Да оно как не быть этому мандраже, ежели в его эскадроне все это случилось. По правилу-то он тоже отвечать должен наравне с ними со всеми — тут же сидеть, на этой скамейке… Он подошел к амвону, остановился, выставив вперед правую ногу в до блеска начищенном сапоге.

— Вы командир разведчиков?

— Да, я.

— Чайников Н. С.?

Чайников кивнул и сглотнул слюну.

— Слушай меня внимательно. Что вы можете сказать об убийстве комиссара Белоножкина вашими разведчиками?

— А что тут скажешь? Они же сами все рассказали об этом. Я-то что еще могу добавить?..

— Вы знали, что ваши люди готовят злодейское убийство?

— Откуда мне знать!

— Наверняка разговоры были о том, что вот, мол, офицер и все такое. Не слышали?

— Нет, не слышал. Мало ли разговоров в эскадроне. Особенно по пьянке.

Больше спрашивать было не о чем. Зал начинал уже догадываться, что суд — новичок в этих судейских делах, не искушен в мудростях юриспруденции и сам добровольно зашел в тупик. Подсудимые во всем признались — спрашивать больше не о чем. Свидетель никакого отношения к преступлению не имеет, это так же очевидно. И тут на глаза попался третий подсудимый — Филька Кочетов. Он сидел безучастным, растерянным, втянув голову в плечи, лишь устало переводил глаза с одного говорившего на другого, не понимал толком о чем они говорят, будто и не о его судьбе идет речь.

— А ты чего молчишь, притаился? — словно обрадовался судья, увидев Фильку.

Филька пожал плечами:

— Так меня не спрашивали.

— Ну, так слушай меня внимательно.

— Слушаю, — Фильку знобило.

— Стрелял в комиссара Белоножкина?

Он закивал головой часто, часто.

— Но я не попал.

Вот этого судья не ожидал — такого поворота.

— Как не попал?

— Не попал в Белоножкина.

— А чем ты докажешь, что не попал?

Филька опять пожал плечами.

— Я вообще не целился. Как это можно в человека, да еще в своего же, стрелять?

— А как они стреляли? — кивнул судья на Чернышева и Винокурова.

Филька пожал плечами — это их дело, как они стреляли.

— А если и они скажут, что не стреляли в Белоножкина, тогда как понимать, кто же убил комиссара?

Филька снова пожал плечами.

— Не-ет, друг ситный, так не бывает, чтобы все стреляли, а один не стрелял бы. С чего бы это ради? Ну, с чего?

— Не может он в человека стрелять! — выкрикнул вдруг из зала дед Юдин. — Он забулдыжный — это правда. Но чтоб человека убить — этого он не может. Это, Степушка, верь моему слову.

Судья, как гусак, вытянул шею, вглядываясь в полумрак зала. Постучал карандашом по графину. Но так как из графина еще не успели отпить воды, звону не получилось. А стуку глухому, не звонкому не вняли. И вообще партизаны были в большинстве своем на стороне подсудимых — как-никак все они тутошние, свои. А эти мрачные костоломы, этот какой-то ревтрибунал, который впервые появился в здешних краях, вызывали явную неприязнь.

— Прошу не мешать трибуналу работать.

Кто-то нехотя, вяло ответил:

— Работай. Кто тебе мешает…

Судья начал нервничать. Приподнялся на полусогнутых, обвел зал строгим бульдожьим взглядом.

— Кто будет нарушать, того комендантский взвод при ревтрибунале в момент выведет из зала. Понятно?

Тихо стало в зале. Не испугались, что выведут, а подействовали незнакомые, нездешние слова «комендантский взвод», «ревтрибунал». Судья, успокоившись, снова уселся за стол. Повернулся к Фильке Кочетову.

— Слушай меня внимательно. Ты согласен, что это несправедливо: стреляли все, а отвечать только двоим?

Филька снова согласно закивал головой.

— Слушай меня внимательно: раз стрелял — значит, уже покушался, значит, хотел убить. А промазал — это случайность. Ты же хотел попасть, раз стрелял? Значит, и отвечать надо всем поровну — чтоб было все честно.

Филька беспрестанно кивал согласно. И вдруг в нем что-то восстало.

— Но я же не попал! Я же промазал.

— А это, мил человек, надо доказать, что ты не попал. Докажи.

— А как я докажу?

— То-то и оно!.. — обрадовался главный судья. — Докажи. Ну, докажи, докажи…

— Да не мог он убить человека! — крикнул, кто-то из зала. — Чего пристали к парню.

Судья окрысился:

— Значит, те — могли? А он — не мог? Так получается? А еще партизан! Как же он воевал?

Судья на этот раз уже забыл о своих обязанностях и своем долге, вступил в перепалку с залом.