Солона ты, земля!

Сегодня настроение у меня лирическое. Потянуло почему-то на воспоминания. Наверное, и учителя многие тоже ушли на фронт. Александр Григорьевич тоже воюет. Хороший все-таки у нас был классный руководитель, лучше всех в школе. Он, наверное, знал, что мы зовем его Символистом. Знал и не обижался — так уж положено, всем в школе клички дают.

А еще стараюсь сейчас представить: соберемся все после войны, конечно, выпьем и вот уж будет воспоминаний! Кто где воевал, кто сколько немцев убил и вообще будем всякое рассказывать. А что девчонки будут рассказывать? Уехали или нет Алька с Наташей в Барнаул? Если уехали, то они тоже хлебнут там на заводе.

1 августа 1942 г.

Наконец-то мы едем на фронт! Сегодня погрузились в эшелоны. На какой фронт — пока никто не знает. А может, куда-нибудь в другой лес и снова ползать по-пластунски, рыть окопы и кричать «ура»? Мы с Тимкой решили так: если и опять не на фронт, то сбежим и поедем самостоятельно, а там пристанем к какой-нибудь части, расскажем командиру все и будем воевать.

2. VIII.42 г.

Нет, на этот раз все-таки на фронт. Выдали всем винтовки, хотя и без патронов.

З.VIII.42 г.

Едем почти без остановок. Наверное, командование очень торопит Настроение бодрое. Желание одно — скорее добраться до фронта.

Проехали Саратов. Едем на юг. Куда — все еще не знаем.

8. VIII.

Проехали Красный Кут.

15. VIII.

Вот и хлебнул фронта. 10-го выгрузились за Астраханью на каком-то полустанке среди песков и пошли на запад. Жарища страшная. Солнце палит целый день. Гимнастерка мокрая насквозь. Наша рота идет позади всей дивизии. Идем только ночью. Днем — авиация немцев все время кружит над головой.

12-го один из полков нашей дивизии попал под бомбежку. Убит командир полка и много бойцов. Говорят, бомбили целый день.

Фронта еще не слыхать, а чем дальше на запад, тем войск все больше и больше. В каждом поселочке, на каждом хуторке войска.

День сидим в окопчиках, замаскировавшись, а с наступлением сумерек в поход. По 40–50 километров проходим за ночь. Кругом пески. Идти очень тяжело. К концу перехода еле дотягиваю ноги до привала.

А вчера и мы попали под бомбежку. Где-то в обед нас нащупала немецкая авиация. Я лежал в неглубокой щели и смотрел в небо. А самолеты, выстроившись в круг, идут на пикирование. Я видел, как отрывались бомбы и падали на землю. Земля дрожала, сверху сыпалось, а в воздухе сирены выли, как на пожаре. Меня трясло, как в лихорадке. От тряски ломило даже в пахах — так вот бывает, когда сильно замерзнешь. Бомбили до вечера. Одна группа отбомбится, приходит другая. Такого страха я еще в жизни не испытывал.

17. VIII.

Фронт уже рядом. Гуд не прекращается ни днем, ни ночью. Наши отступают. Говорят, немцы рвутся на Северный Кавказ, к Грозному. Мы должны отстоять.

5 февраля 1943 г.

Полгода уже не открывал дневник — просто забыл о его существовании, было не до него. Лежит записная книжка в кармане и лежит, я к ней привык и уже не задумываюсь, что это такое.

За полгода столько произошло, что писать надо целую неделю и то всего не запишешь. Теперь я уже не тот юнец, каким был осенью прошлого года. Теперь я уже настоящий солдат.

Запишу главное. Нет у меня больше друга Тимки Переверзева. 22 августа, после того, как разбили нашу дивизию, бросили в бой и нас. Бой был сплошным кошмаром. Кругом взрывы, кругом свист осколков и пуль. Немцев я не видел. Это был первый бой. Мы куда-то бежали вперед, стреляли. Тимка был рядом, чуть впереди меня. Потом он упал. Я наклонился над ним, а он уже не дышит. Я не помню, что я делал дальше. Кажется, что-то кричал. Потом меня ранило в ногу и я пополз назад, к Тимке. Мне казалось, что он еще живой — не может быть, чтобы Тимка был мертв. Я полз, волоча перебитую ногу и все искал Тимку. Я долго его искал, наконец нашел. Потрогал его: Тимк, а Тимк… А он уже закоченел. Мне было так страшно, что я заплакал. Здесь ночью меня и подобрали санитары. Перевязали, а я говорю, друга моего тоже заберите. А они посмотрели и говорят: другу твоему торопиться уже некуда, за ним придет другая команда — похоронная. До сих пор не могу смириться, хотя видел уже сотни смертей.

И еще одно, главное, что потрясло меня и до сих пор не выходив из головы — это отец Наташи Обуховой.