Солона ты, земля!

— Летось расстреляли Николая Манакова, Кузьму, Спиридона Кондакова, перепороли пивсела, весной — Тимофея Спирина, позавчера, мого отца запороли насмерть, А завтра могуть нагрянуть и ще кого-нибудь повесят. Скильки ж можно терпеть? На службу забирають молодых, а видтиля вертаються калеченые.

— Правильно! — выкрикнул хромой Кузьма Проценко. — Чего там говорить.

Федор, получив эту мизерную поддержку, заговорил увереннее:

— Вот Кузьма ушел в армию на обеих ногах, а возвернулся хромой. И яка ему от цього польза? Ниякой. За шо вин отдав ногу? Не знае. Не знаешь ведь, Кузьма?

— Слышав, будто за царя и отечество, — весело ответил Проценко. — Царю давно по шее дали, а де отечество — не знаю, шо це за птыця.

Из задних рядов кто-то звонко крикнул:

— А намедни прилетали эти птицы у синих мундирах, разве ты их не узнал? Воны тебе и ввалили плетей, штоб ты их в другий раз бачил.

Толпа сдержанно хохотнула и снова повернула коричневые лица к Коляде. Теперь уже на многих из них вместо простого любопытства было раздумье.

После Федора говорил Тимофей Долгов. Его речь катилась глаже, слова цеплялись одно за другое. Потом выступали Григорий Новокшонов, Проценко — словом, все желавшие. Большинство говорило не за и не против. К обеду решили так: мобилизацию не объявлять, открыть свободную запись добровольцев в отряд. А что касаемо власти, то старосту не менять — он мужик безвредный — пусть сидит.

В этот день в отряд записалось двенадцать человек. Среди добровольцев были двое с винтовочными обрезами, а остальные с берданами.

Здесь же, в сборне, стали совещаться, что дальше делать, куда идти и с кем воевать.

— Надо волость разгромить, — настаивали Долгов и ветфельдшер Донцов.

Федор и Новокшонов были против.

— Там же целый взвод милиции, — говорил Федор, — И мы их не осилимо. А нам зараз надо бить наверняка, шоб к нам люды тиклы. Зачнем с Леньков. Там милиции не богатьско, и, главное, воны нас ждать не будуть. А у Варанске нас вже ждуть.

— Ты думаешь, кто-нибудь донес?

— Непременно…

На том и порешили…

К Ленькам подъехали в сумерки. Остановились при выезде из бора. Не спешиваясь, рассматривали село. Почти половина отряда побывала здесь в каталажке. Всего лишь полгода назад сидели здесь Федор Коляда, Долгов, брат Федора Василий. Так что почти у каждого был должок. Давнишние счеты Федора были и с здешним начальником милиции Закревским, который доводился ему шурином.

— Ну шо, хлопцы, — вздохнул Федор, — тронемось? Зараз главное — захватить каталажку. Поихалы.

На полном галопе проскочили полсела. В центре, около милиции, пососкакивали с седел и, гремя винтовками, вбежали в дом. В большой полупустой комнате, в которой в декабре прошлого года Федора пороли плетьми, сидели четыре милиционера и от скуки резались в карты. Заслышав конский топот, а затем быстрые шаги на крыльце и в сенях, они вскочили, думая, что прибыло какое-то начальство.

— Руки вверх! — скомандовал Федор. Он заметил, как сразу побледнел стоявший ближе других к нему высокий рябой милиционер, как у него дрогнули колени и медленно стали подниматься руки. — Обыскать их!

Пока Кардаш и Яков Донцов обшаривали карманы милиционеров, Федор выскочил в ограду. Долгов выбежал за ним.

— Ты чего? — спросил он, догоняя Коляду.

— Арестантов выпустить.

— Ключи надо взять.

— Ничего, так управимось.

От двух ударов прикладом замок слетел. Федор распахнул дверь.

— Выходи, ребята!

Шестеро арестованных несмело переступили порог.

— Попроворнее! — улыбнувшись, прикрикнул Федор. — Не бойтесь.

Один из арестованных, с блестевшей, как обливной горшок, лысиной, в длинной холщовой рубахе, остановился на пороге.

— Вы кто такие? — спросил он.

— Выходь, батя, не бойсь, — ответил Федор, — мы партизаны.

— Партизаны? — переспросил он, не сходя с порога. — Баловство это все…

Федор, прищурившись, в упор посмотрел на лысого.

— Тоби, дид, мабудь, мало вложили тут, коль ты такий дюже рассудительный. — И заорал: — Выходь к чертовой матери отседа, а то зараз по шее надаю!

Дед переступил порог, бормотнул:

— Ну вот, и эти уже норовят по шее…

Федор снова забежал в дом. Милиционеры стояли вдоль стены с поднятыми вверх руками. Ветфельдшер Яков Донцов торопливо выбрасывал из шкафа бумаги и с упоением повторял под нос себе одно и то же:

— Сжечь… к чертовой бабушке, сжечь…

— Где Закревский? — спросил Коляда у милиционера.

Рябой пожал плечами:

— Должно, дома.

— А Терехин?

— Уехал он в Глубокое.

У Федора передернуло лицо.

— Успел, гад. Тимохвей! Поихалы к Закревскому.

Они вскочили на коней и поскакали по узкому проулку к дому начальника милиции.

— А ты знаешь, где он живет?

— Еще бы, — ответил Коляда, не оглядываясь, — чай, на свадьбе у ёго гуляв.

На крыльце дома их встретила встревоженная Анна, двоюродная сестра Федора, жена Закревского.

— До сам? — не слезая с коня, спросил Федор.

— Уехал, только что, — поспешно ответила она, — увидал вас, как вы еще из бору спускались, и уехал.

— Чует кошка, чье мясо зъила, — буркнул Федор, сдерживая горячившегося коня. — А мабудь, вин дома?

— Нету, Федор, уехал. Вон на лошадь пал и прямо без седла ускакал.