Солона ты, земля!

Белоножкин застал Милославского в штабе. Он сидел за большим канцелярским столом и, развалясь, выслушивал стоявших перед ним без шапок мужиков. Защитный суконный френч был ему великоват и топорщился. Увидев Белоножкина и сопровождавшего его сотрудника Главного штаба, Милославский поднялся, вежливо спросил:

— Вы ко мне?

— Да, товарищ Милославский, я к вам.

Милославский махнул рукой на мужиков:

— Выйдите отсюда. Подождите там, в сенях.

— Ничего, ничего, продолжайте, — вступился Белоножкин, — мне не к спеху, я к вам надолго приехал, еще наговоримся.

— Им тоже торопиться некуда. Ходят, обивают пороги — работать не дают.

Когда мужики, подталкивая друг друга и на ходу надевая шапки, вышли, Милославский любезно улыбнулся:

— Слушаю вас.

Белоножкин протянул ему направление Главного штаба. Милославский долго его читал, потом, задумавшись, погладил свои жиденькие волосы.

— Хм… Значит, ко мне комиссаром? — Он уже с еле скрываемой настороженностью посмотрел на Белоножкина. — Сами откуда будете? Здешний? Хм… Командированы из Новониколаевска? В армии служили? Партийный? С девятьсот пятого? Давно. Так. Ну, а обо мне и об отряде вам, наверное, уже рассказали, Я тоже революционер-подпольщик. Родом с Украины, но Февральскую и Октябрьскую революции встретил здесь, в Сибири. Вот коротко все. В общем, съедим пуд соли вместе — лучше узнаем друг друга. — Милославский помолчал, опять испытующе-настороженно поглядел на комиссара. — Я должен предупредить вас, что некоторые тыловые работники не долюбливают меня и обязательно будут говорить вам обо мне плохое… Кто именно? Хотя бы Данилов. Словом, я прошу вас не делать поспешных выводов. Знаете, всегда лучше, когда сам убедишься… В общем, знакомьтесь с обстановкой, a я сегодня с отрядом выступаю на Ребриху. Надо было еще вчера быть там, но я задержался.

Милославский вызвал начальника разведки Чайникова, молодого белокурого парня, лихого кавалериста.

— Проводи нашего нового комиссара на квартиру ко мне. Пусть пока отдохнет там. А сам немедленно подыщи ему хорошую квартиру. Знаешь, такую — чтобы никаких неудобств, чтобы ребятишек в доме не было. Словом, чтобы человек мог по-настоящему отдохнуть.

— Наоборот, я очень люблю ребятишек. И вообще напрасно вы так заботитесь обо мне, — улыбнулся Белоножкин. — Квартиру я себе найду сам и… обязательно с ребятишками. А сегодня поеду с отрядом, пусть мне приведут коня.

Милославский пожал плечами.

Выехали в ночь. Перед выступлением Милославский представил комиссара отряду. Белоножкин выступил. Партизанам понравилось, что речь была короткой — надоели разглагольствования. Особенно если начнет выступать Милославский. А выступает он после каждого боя и меньше двух часов не говорит…

Весь отряд, за исключением взвода разведки, ехал на подводах. Разведчики пылили впереди. Болоножкин выехал вместе с Милославским. На полпути между Куликово и Грамотино обогнал колонну и присоединился к разведчикам. Выравнял коня с ехавшим впереди Чайниковым. Заговорил:

— Откуда родом?

Чайников, свесившись на левый бок, повернулся к комиссару, охотно заговорил:

— Здешний я, из Рожней. Действительную служил в кавалерии, унтером был. А теперь вот в разведке, тоже вроде кавалерии.

— Как думаешь, к зиме разделаемся с верховным правителем?

Чайников засмеялся.

— По мне хоть до следующей зимы воевать — все равно.

— Почему? — удивился Белоножкин.

— Отвык я уже от хозяйства, от дому. Пятый год не слезаю с лошади и винтовку не снимаю с плеч. На ночь снимешь ее — вроде чего-то не хватает, неловко себя чувствуешь, будто штаны с тебя стянули.

— Но ведь на войне и убивают.

— А мне все равно.

— Любопытно, — качнул головой Белоножкин. — А вот ребята, наверно, думают по-другому, а?

Филька Кочетов, ехавший сзади Белоножкина и Чайникова, ответил:

— Я хоть и не воевал еще, а все одно торопиться мне некуда — дома-то у меня нет. Опять в работники к Хворостову?

— В работники? Вот поэтому и воюем, чтобы не работать больше на богатеев, — поворачивая и заставляя коня идти боком, ответил Белоножкин. — Ради чего мы восстание подняли? Ради этого. В коммуну пойдешь, будешь работать, учиться будешь.

— Хо, учиться, работать! Милославский вон говорит, что мы — те, кто поднял восстание, — у власти должны стоять. А вы говорите, работать!

— Вы его не так поняли, — возразил Белоножкин. — Вы думаете, быть у власти — значит, сидеть где-то на высоком кресле и указывать: сделай то, сделай это?

Партизаны засмеялись.

— Быть у власти, — продолжал Белоножкин, — это прежде всего работать, очень много работать и еще больше учиться.

— А за что же мы тогда кровь проливали? — обиделся Филька.

Все, в том числе и Чайников, с интересом прислушивались к разговору.

— Вот за это и проливали: чтобы работать не на дядю, а на себя, чтобы строить новую, хорошую жизнь… А ты где же это успел кровь пролить — ты же только говорил, что не воевал еще?

По рядам опять прошел смешок. Белоножкин чутьем опытного организатора улавливал, что основная масса разведчиков заинтересовалась разговором.

— Я не о себе, — смутился Филька, — я вообще.

— Зачем же вообще?