Солоневич

Аналогичную драму, но только в связи с Борисом, переживала в Гельсингфорсе Ольга Курпатова-Хольстрем. Ей не оставалось ничего иного, как жаловаться Ивану. В мае 1936 года она писала:

«Я только по марке и по почтовому штемпелю догадалась, что вы прибыли на место назначения, и ещё по тому, что в письмо был вложен трамвайный билет. После „того“ первого письма я отправила ему ещё 6 писем, которые, по моему мнению, могли бы тронуть и камни… Но ответа до сих пор не получила. Не то чтобы рассчитывала, что он „по-мужски“ окажется сильным и поддержит меня хотя бы словом, а на великодушие, что ли, человеческую теплоту. А я сама привыкла всю жизнь рассчитывать только на себя.

Ах, дядя Ваня, можете ли Вы представить, что я перетерпела, как волновалась за всех вас, пока вы ехали, считала дни, беспокоилась? Конечно, Борис давно отучил меня „интересоваться“ вашей жизнью, хотя праздным любопытством я отроду не страдала. Он не выносит никаких вопросов: „Я не привык давать кому-либо отчёт“… Но не вправе ли всё-таки я ожидать хотя бы самых элементарных сведений о вас, вроде: живы, здоровы, доехали, ни себя, ни багажа в дороге не растеряли и т. д.

Ведь знает же он, как и Вы, что за 7 месяцев почти ежедневного общения с вами я, может быть, помимо вашего желания и вопреки моей воле привыкла, привязалась, приросла к вам, и оставить меня так, в полной неизвестности, — жестоко».

В этом же письме Ольга упоминает о своей подруге Людмиле Н., давая понять Ивану, что она переживает такие же чувства:

«Третьего дня мы ходили с Милочкой на пляж и, проходя мимо одного, известного вам места, вспомнили, как мы пришли сюда за два дня до вашего отъезда греться на солнышке. Было, кажется, условлено, что и вы оба туда придёте. Мы вас не застали… Вдруг прибежал Борис, стащил рубашку, плюхнулся и заявил: „В субботу мы уезжаем пароходом в Болгарию“. Точка. Мы обе промолчали: что тут было сказать? Но три недели спустя, вспомнив, мы заплакали…

Напишите мне, дорогой дядя Ваня, о вашей жизни (чуть было не написала „друг“, да вовремя вспомнила, как вы от моей дружбы всеми вашими четырьмя медвежьими лапами отпихивались). Ах, как болит у меня сердце за вас, шершавых!»

По разным каналам Солоневичи ещё в Гельсингфорсе пытались узнать о судьбе своих близких, оставшихся в России, наладить связь с ними. Ивану удалось установить контакт с Зеном Эпштейном, Борис, в свою очередь, с помощью Ольги Хольстрем наладил переписку с Валентиной Водяницкой, своей приятельницей в Курске. Валентина по его просьбе переслала на адрес лагерной санчасти его записку Ирине Пеллингер. Несколько раз посетила она брата Ирины — «дядю Лёву» Пеллингера, хотя тот прямо сказал, что подобного рода визиты ему не нравятся. Понятное дело, он боялся.

В середине ноября 1935 года Валентина отправила в Гельсингфорс на имя одной из подруг Ольги — Эльзы Вилькен — бандероль со справочником по медицине. Чекисты решили, что справочник может быть использован для установления «кодированной связи», и бандероль пропустили.