Читаем Солоневич полностью

Для эмигрантских читателей откровения беглецов из Советского Союза были делом привычным, но статьи Ивана не прошли незамеченными. Дважды в неделю они появлялись на страницах этой либеральной газеты, вызывая ажиотаж читающей публики. Всего было опубликовано 118 очерков, которые материализовались как в гонорары, так и во всеэмигрантскую популярность автора. После первых публикаций имя Солоневича вошло в обойму постоянно цитируемых, упоминаемых, одобряемых и восхваляемых писателей. Мало кто на первых порах его эмигрантской литературной деятельности осмеливался подвергать критике самобытного народного публициста, не скрывавшего своих мужицких корней, пристрастий и образа мышления.

Бастамов направил огорчённое письмо Скоблину, посетовав на «недееспособность» РОВСа в Париже, который не сумел пристроить очерки Ивана в газету «Возрождение». По мнению Бастамова, в этом деле проиграли и РОВС, и — особенно — газета, потерявшая беспроигрышный шанс улучшить своё финансовое положение. «Семёнов часто жалуется на масонские и еврейские элементы, которые тайно субсидируют „Последние новости“, — отметил Бастамов, — но как редактор он не проявил дальновидности, отмахнувшись от мемуаров Солоневича».

После публикации первых очерков «России в концлагере» Иван стал получать письма, в которых некоторые «бдительные читатели» ставили под сомнение кое-какие факты из описанного им концлагерного быта. На эти письма он ответил позже, когда в Софии готовил первое книжное издание «России в концлагере»:

«Во всей этой эпопее нет ни одного выдуманного лица и ни одного выдуманного положения, фамилии действующих лиц, за особо оговоренными, — настоящие фамилии. Из моих лагерных встреч я вынужден был выкинуть некоторые весьма небезынтересные эпизоды, как, например, всю свирьлаговскую интеллигенцию, чтобы никого не подвести; по следам моего пребывания в лагере ГПУ не так уж трудно было бы установить, кто скрывается за любой вымышленной фамилией».


Об угрозе, которую представляют Солоневичи, несколько раз предупреждали действующие за границей агенты НКВД. Один из них — агент «Лидер» — писал, что несомненное и чрезвычайно вредное влияние имеют воспоминания «невозвращенцев» и беглецов из СССР: Чернавиных, Тренина, Солоневичей и других. Некоторых эмигрантов, уже сдвинувшихся с обычных позиций неприятия дел в СССР и обратившихся лицом к своей родине, писания этих беглецов сильно поколебали.

«Лидер» сообщил также, что Иван Солоневич рассчитывает на успех своего труда «Россия в концлагере»: это «создаст рекламу» автору и выдвинет его на «авторитетную политическую позицию» в эмигрантских кругах.

Агент не преувеличивал. Он пользовался доверием Солоневичей, и они не таили от него своих планов. Ещё бы, человек, скрывавшийся под кличкой «Лидер», Степан Петриченко, был для них одной из самых авторитетных фигур эмиграции: ведь это он возглавил Кронштадтское восстание в 1921 году!

После провала восстания Петриченко бежал в Финляндию, где белогвардейские организации пытались привлечь его к диверсионно-террористической работе. Степан отбивался, как мог, от этих предложений, потому что после долгих размышлений пришёл к выводу, что он исчерпал свой лимит на бунтарство и что новые конфликты с большевиками могут окончиться для него плачевно. Петриченко мучила ностальгия, тянуло в Питер. В 1927 году он пришёл в советское посольство в Риге, чтобы «покаяться» в контрреволюционных грехах, попросить прошения и получить разрешение на возвращение в Россию.

О его просьбе председатель ОГПУ Ягода доложил Сталину, и тот, усмехнувшись («ещё один раскаявшийся!»), написал на «сопроводиловке» к заявлению Петриченко: «Положительно рассмотреть с условием, чтобы он заслужил право на прощение». Так, с подачи самого Сталина «главарь Кронштадтского мятежа», доставивший столько тревожных дней и ночей большевистскому руководству, стал агентом «Лидер»[77].

Другой агент сообщал, что некоторая часть эмиграции в восторге от братьев Солоневичей: умные, деятельные, энергичные люди, место которых, безусловно, в Париже, центре белой эмиграции. В Финляндии из-за отсутствия у местных белых широкого поля деятельности и малочисленности активных кадров Солоневичи проявить себя в полную силу не могут. Во Франции они сумеют внести свежую струю в ряды мертвеющей эмиграции, способствуя борьбе с большевизмом и укреплению фронта русских фашистов. Он же сообщил о том, что в гостях у Солоневичей побывали Степан Петриченко и Романов, формальный редактор и издатель белогвардейского журнала «Клич» (фактическим его издателем являлся РОВС, а редактором — генерал Добровольский). Братья были рады гостям, охотно дискутировали с ними. В ходе беседы Солоневичи заявили, что выступают за террор против вождей компартии. Поэтому, мол, необходимо создание соответствующей организации, которая занялась бы подготовкой таких акций. Братья выразили свои симпатии журналу «Клич», но критиковали отдельные его недостатки (основной — «незнание действительности в России, подлинных настроений народа»).

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное