Соловей

– Мадам! – вскакивает женщина, сидящая за столом. Она очень взволнована. – Мы ждали вас. Я провожу вас на ваше место…

– Не стоит беспокоиться, я посижу в уголке…

– Чепуха. – Она решительно берет меня за руку.

Прикидываю, не побороться ли, но сейчас на это нет сил. Она ведет меня через заполненный людьми зал – они сидят плотно, от стены до стены, даже на складных стульях – прямо к сцене, где уже сидят три пожилые дамы. Рядом с ними молодой парень в помятой синей спортивной куртке и штанах цвета хаки – определенно американец – с микрофоном. При моем появлении он замолкает.

Зал затихает. Все смотрят только на меня.

Проскользнув мимо трех старушек, занимаю свое место прямо рядом с выступающим.

Он произносит торжественно:

– Сегодня вечером к нам пришел очень важный человек.

В дальнем конце зала вижу Жюльена, он стоит у стены, скрестив руки на груди. Недоуменно хмурится. Никак не может взять в толк, почему вдруг меня позвали на сцену.

– Вы хотите что-нибудь сказать?

Похоже, ему пришлось дважды повторить вопрос.

В зале настолько тихо, что слышно даже скрип стульев и шарканье подошв по ковру. Сначала хочу отказаться: «Нет, нет, только не я», но нельзя же быть такой трусихой.

Медленно поднимаюсь и иду к трибуне. Собираясь с мыслями, бросаю взгляд направо, на женщин, читаю их имена: Альмадора, Элиан и Анук.

Пальцы цепляются за деревянные края трибуны.

– Моя сестра Изабель была человеком увлекающимся и страстным, – тихо начинаю я. – Во все, что она делала, она погружалась с головой, всегда неслась вперед на полном ходу.

Мы все время за нее боялись. Она вечно сбегала из пансионов и монастырских школ, вылезала в окно и зайцем пробиралась в поезд, чтобы отправиться на поиски приключений. Я всегда считала ее безрассудной и безответственной. Слишком красивой, чтобы обращать внимание на других. И когда началась война, она воспользовалась этим моим отношением к ней. Сказала, что уезжает в Париж к возлюбленному, и я ей поверила.

Я поверила ей. И много лет корила себя за это. Я должна была понять, что сестра ушла вовсе не за мужчиной, но следуя своим убеждениям; я должна была понять, что она посвятила себя важному, значительному делу. На миг прикрыв глаза, вспоминаю: Изабель в объятиях Гаэтона, но смотрит на меня и глаза ее блестят от слез. И сияют любовью. А потом она закрывает глаза, шепчет что-то, что никто из нас не смог расслышать, и умирает на руках мужчины, который любит ее.

Тогда я не видела в этой сцене ничего, кроме трагедии; а сейчас вижу только любовь.

Я помню каждый миг, каждую мелочь – как старый тис качнул ветвями над нашими головами, как пахло жасмином.

Смотрю на табличку с именем в своих руках.

Софи Мориак.

Моя прекрасная девочка, которая выросла в строгую мудрую женщину; всю свою жизнь она оставалась рядом со мной и всегда тревожилась, заботилась, хлопотала надо мной, как наседка. И боялась. Она всегда немножко боялась мира вокруг, после всего, через что нам пришлось пройти, и я ужасно злилась из-за этого. Но она умела любить, моя Софи, и когда рак пришел за ней, она не испугалась. В самом конце я сидела рядом и держала ее за руку, а она закрыла глаза и сказала:

– Тетя… вот и я.

А скоро моя сестра и моя дочь дождутся и меня.

С трудом оторвав взгляд от имени дочери, оглядываю зал. Они понимают, почему у меня на глазах слезы.

– Изабель и мой отец, Жюльен Россиньоль, и их товарищи организовали маршрут «Соловей». Они спасли сто семнадцать человек.

Пауза.

– Мы с Изабель мало разговаривали во время войны. Она старалась держаться подальше, чтобы не подвергать меня опасности. И я не все знала о ее деятельности, пока она не вернулась из Равенсбрюка.

Вытираю глаза. Тишина в зале звенящая, больше не скрипят стулья и не шаркают подошвы. Все замерли, глядя на меня. По лицу Жюльена можно изучать растерянность и смущение, для него все это – большая новость. Впервые в жизни он осознал, что между нами – океан, а вовсе не мост. Я, оказывается, не просто его мать, дополнение к нему. Я совершенно отдельный человек, и он не понимает, что ему теперь со мной делать.

– Изабель, вернувшаяся из концентрационного лагеря, была уже совсем не той Изабель, что выжила под бомбежками в Туре или переходила через Пиренеи. Изабель вернулась больной и надломленной. Она во многом разочаровалась, во многом, но не в правильности своего выбора. За день до ее смерти мы сидели в саду, она взяла меня за руку и сказала: «Ви, всего было вдоволь». Я тогда удивилась: «Чего вдоволь?» – а она сказала: «Жизни. В моей жизни было все».

И это правда. Я знаю, здесь, в зале, сидят люди, которых она спасла, но и вы спасали ее. Изабель Россиньоль умерла героиней и любимой женщиной. Иного она и не желала бы. Она хотела только, чтобы ее помнили. И я благодарна всем вам за то, что ее жизнь обрела смысл, что вы помогли осуществиться лучшему в ней и за то, что помните о ней все эти годы.

Я спускаюсь со сцены.