Соловецкие бойцы

Тому поневоле пришлось признаться, что смолоду, умея хорошо считать в уме, служил приказчиком, первый хозяин женил его на дочке своего служащего, и вот как раз семейная жизнь Савелию не пошла на пользу. Когда жена то беременна, то скидывает, то рожает, то кормит, то дети мрут, поневоле побежишь из дому туда, где наливают. Так что во всем была виновата дура-жена – и в том, что Савелия пять раз выгоняли с приказчичьей должности, – тоже она.

– Экий ты несуразный и пустой человечишка, – сказал Ушаков. – Только и радости, что дочку хорошо замуж выдал. А внуки о тебе и не вспомнят.

Морозов был сильно недоволен – но сам же позволил Ушакову говорить такие неприятные слова, а не позволить – не мог. Тому доставляло удовольствие унижать слабого собеседника, и Савелий в такой скверной беседе ощущал себя слабым, что противопоставить гадким словам – не знал. И вдруг сообразил.

– Отчего же несуразный? У меня, слава богу, сын есть! Грамоте обучен, служил в торцовских лавках, у самого Африкана Гавриловича на виду! Сам Африкан Гаврилыч хвалил его за услужливость!

И точно, было такое – Торцов, человек по натуре не злой, хотя и взбалмошный, однажды при всех сказал Савелию, что он ноготка Митькиного не стоит, что Митька, коли будет смирен и услужлив, далеко пойдет.

– То-то твой Митька от Торцова сбежал и с тобой на Соловки отправился! – поддел Ушаков.

Савелий уже забыл, что сын прибежал на барку за гривенником и отправился в плаванье случайно.

– А кто, как не мой Митрий, со мной на Соловки поплывет? Беспокоился обо мне, исцелить меня от порока желал! – И неожиданно для себя Савелий завершил: – Дай ему Бог здоровья!

Ушаков промолчал, и тут Морозов, набравшись смелости, пошел в атаку.

– А у тебя детки есть, Сидор Лукич? Парнишки или девочки? В каких годах?

– Пошел ты к монаху на хрен!

Так злобно и неожиданно завершил разговор Ушаков. После чего оба плыли молча. Лишь несколько часов спустя Ушаков сказал:

– Ты мне двадцать два урока дневных проиграл. Попробуй только не отдать – с грязью смешаю.

О том, какова работа на соляных варницах, Ушакову и Морозову рассказали иноки на Соловецком подворье. Восторга у них это описание не вызвало.

Трудники, которых вел в обитель Василий Игнатьевич, как раз хорошо успевали к началу солеваренной поры. Зима была для этого ремесла самым удобным временем, потому что соль-поморка, как сказали иноки, вымораживалась.

Савелию, видимо, предстояло снимать в ямах с морской водой образовавшийся на поверхности пресный лед; колоть и снимать не один раз, пока в яме не образуется крепчайший рассол, в котором можно солить рыбу. Тогда этот рассол вычерпать ведрами, часть действительно залить в бочки, где он будет дожидаться рыбы, а часть нести к цренам – огромным сковородкам, под которыми день и ночь горит огонь.

Для этого в ямах устраивали печи, над печами – домики, и в этих домиках помещались железные црены. Вода в них кипела постоянно, и не так давно по всему побережью Онежской губы зимой поднимались к небу струи дыма от варниц и пара. Когда на црене собиралось достаточно соли, рассол более не добавляли, соль сушили и ссыпали в мешки или кули. Цвет у нее получался сероватый, на вкус – горчила.

Но были на варницах и другие послушания – кто-то же должен поддерживать огонь в печах и подносить дрова. Летом же следовало чинить печи. У поморов они были самые простые, но монастырские – из обожженного кирпича, который нарочно изготавливали и привозили с Соловков.

Словом, труд, о котором Василий Игнатьевич толковал как о душеспасительном, на деле оказывался довольно неприятным.

Иноки рассказали также, что теперь монастырских варниц стало гораздо меньше, и употребили неожиданное в их устах слово «конкуренция». Морозов даже сперва не понял, Ушаков ему потом объяснил. Оказалось, что на южных российских озерах тоже можно добывать соль. Но не так мучительно – там были залежи, бери лопату да и копай. А на озере Баскунчак, страшно даже вообразить, роют шахты для добычи соли. И соль там кристально чистая, похожая на дробленый лед. Конечно, такую купцы берут охотнее, чем серую.

Не то чтобы иноки были очень огорчены тем, что беломорская поморка не пользуется более особым спросом, – обитель имела и другие способы заработать деньги. А им хотелось, чтобы влияние монастыря распространялось на все окрестности и на всех поморов.

Савелий понимал, что труд будет до седьмого пота, понимал также, что Ушаков заставит его работать заместо себя, и на душе делалось все сквернее. Он не мог взять в толк, как вышло, что Сидор Лукич втравил его в столь опасную игру. В Вологде-то играли, ставя на кон грошик, ну, копеечку.

А тут еще качка… И в брюхе муторно…

– Савелий Григорьевич, прости меня, Христа ради, – вдруг сказал Ушаков. – Не сдержался. Глупостей наговорил. Прости! Дурь на меня напала!

– Бог простит, – отвечал удивленный Морозов.

– Ты не бойся, нам с тобой главное – попасть на варницы. Туда будем проситься! Только туда! А там уж…

Ушаков замолчал. Он услышал, как в темноте, довольно ловко, в трюм спускается Василий Игнатьевич.