Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922–1939. Факты — домыслы — «параши». Обзор воспоминаний соловчан соловчанами.

«Иногда я гуляю по Савватьевской дороге с Иннокентием Серафимовичем. Это высокий, грузный человек, старый большевик, в прошлом друг Ленина и Троцкого (Вернее — знакомый им по военным донесениям о нем и ему. М. Р.)… Он говорил мне: „У нас тут только сгусток того, что на воле. Тут все раздеты и мерзость прет наружу… Ленина нет, а нынешние мелкотравчатые подлецы меня до смерти будут тут держать. А ты знаешь, что такое Кожевников? Солнце в небе одно, так и Кожевников на земле один“. Лицо его спокойно, но в глазах светится странный огонек… Летом 1929 г. Кожевников, окончательно сойдя с ума, напишет манифест, объявит себя „Соловецким королем Иннокентием Первым, дарует всем свободу“ и скроется в лесу. Он вскоре будет пойман и исчезнет с соловецкого горизонта».

Несколько иной рассказ о Кожевникове находим у Никонова (стр. 120, 121):

«Интересного человека встретил я сегодня, — делится осенью 1928 года с Никоновым его приятель-правдист (и „парашечник“. М. Р.) Матушкин: — Не понял я, не то он чекист, не то совсем наоборот. Подошел к нам (к новому этапу. М. Р.), стал расспрашивать, кто, да откуда, да по каком делу. Потом махнул рукой: — Здесь, говорит, все дела одинаковы. И ни с того, ни с сего начал рассказывать, что лагерные порядки скоро кончатся, что в правительстве ожидаются большие перемены, Рыкова, якобы, по шапке вместе с целой компанией, а лагеря из ГПУ перейдут в Наркомюст. И еще много сногсшибательного услыхали мы от него. Потом уже узнал стороной, что его фамилия Кожевников. Он — племянник Калинина и командовал одним из фронтов, да проштрафился, и, должно быть, здорово, — пришит крепко, на 10 лет».

Дальше, уже на стр. 195, Никонов передает от себя: