Соловьи

О «Тарабанье-барабанье» аллегорически здесь рассказано не для того только, чтобы утвердить мысль о том, что судьба вещей и судьба людей очень бывают зачастую схожи между собою, а и для того, что когда в вечер накануне Большой ярмарки Елочка прибежала, запыхавшись, к Елене Сергеевне и рассказала ей о разговоре с Павлом Матвеичем, то вопрос о «Тарабанье-барабанье» встал сам, прежде всего перед Еленой Сергеевной. И прежде всего потому встал этот вопрос перед нею сам, что этот «Тарабанья-барабанья» был единственно возможным видом транспорта, которым она смогла бы добраться до Белыни. А во-вторых, как это часто бывает по невыясненным причинам работы коры головного мозга, перед тем как прибежать Елочке, Елена Сергеевна сидела у открытого окошечка в сад в своей комнатке и думала о себе, как о «Тарабанье-барабанье».

Ход ее размышлений был прост, тих, сосредоточен и даже печален. Она сидела у окна, перебирала складки платья, лежавшего на коленях, которое она до этого где подшивала, где убавляла, где расшивала, и думала о себе ту бабью думу, которую одинокой женщине по тридцать пятому году от роду не думать нельзя.

Не она думала — ей самой думалось о том, как промелькнуло ее милое, простое, но незабвенное детство, как прошла юность, учение в Иркутске, как вскружил, заморочил ей голову Виталик, о котором она совсем, совсем уже забывала. В этом месте Елене Сергеевне перестало самой по себе думаться, она встрепенулась, спросила себя: «А верно ли, что я забыла его?» И ответила утвердительно: «Верно, почти забыла. Что же, если и вспомнится о нем, то просто как о человеке. Прошло, прошло это, прошло!» — убежденно заключила она.

Тут Елене Сергеевне опять легко, без напряжения, стало думаться само по себе. Ей думалось о том, что было дальше, после Виталика, и грусть пришла к ней еще более тихая, добрая, своя, ласковая. Вспомнила она, как уезжала из Сибири, как навестила близкие сердцу места, как добралась сюда и начала работу здесь. А про те годы, что она проработала здесь, в Медвешкине, ей совсем не думалось. Они мгновенно пролетели в ее думах, разом, как один, самый короткий кинокадр, и в глазах перед ней почему-то предстал сам по себе «Тарабанья-барабанья» в виде очеловеченной машины.

«Чтой-то я?» — встрепенулась Елена Сергеевна, соображая, при чем тут этот автобус. И вдруг, потирая виски, рассмеялась, догадавшись.

— «Тарабанья-барабанья»! — вслух сказала она и рассмеялась еще больше. — Вот так и я могу, как этот автобус. Буду жить, стариться, располнею, расплывусь и состарюсь вконец в работе. И скажут про меня: «Тарабанья-барабанья»!

И Елена Сергеевна, не переставая смеяться, откинула работу на спинку стула и чуть ли не вслух подумала: «А, каков? Хоть бы дал о себе знать что-нибудь. Где он сейчас ездит, что делает?» Это она о Павле Матвеиче подумала и не скрывала, что и думалось ей в связи с ним и сама она сейчас о нем думает потому, что он ей небезразличен.

Павлу Матвеичу Елена Сергеевна все уже рассказала о себе, ей нечего было ему сообщать. Рассказано, как жила, как умерли отец и мать, что брат погиб на фронте и она кругом теперь одна. Утаено только, как брат погиб. Но и этого Елена Сергеевна от Павла Матвеича утаивать не собиралась, находила только преждевременным выдавать эту скорбную деталь жизни ее брата даже на его суд. Но и Павел Матвеич не все ей про себя рассказал. Знала она, что окончил он Тимирязевку заочно. А в академии этой учился и ее брат — деталь, конечно, случайная. Потом из жизни его кое-что знала, из семейной первой и служебной многое запомнилось. Но вот о последней семейной жизни он что-то ей ничего не говорил. И это ее больше всего заботило, больше всего тревожило ее. Оттого и думалось ей сегодня о своей жизни, что ждала Павла Матвеича, оттого и грустилось. «Не любит ли, не любит ли он ту, Эльвиру?» — подумала она как раз в тот момент, когда в ее комнатку, убранную чисто по-женски, вскочила веселая и запыхавшаяся Елочка.

И когда она сообщила все, что надо было сообщить, и когда встал вопрос, на чем ехать, и Елочка выпалила: «А «Тарабанья-барабанья»-то!» — Елена Сергеевна так рассмеялась, что удивленной Елочке показалось — влюблена не Елена Сергеевна в Павла Матвеича, а она сама. Уж очень все было радостно и хорошо, а у Елены Сергеевны вдруг такой громкий и непонятный смех, какого раньше у нее и не слыхала.

Спать они собрались тут же, решив встать чем свет, чтобы успеть собраться и доехать на больничной лошадке до Порима и чтобы первыми успеть втиснуться в автобус.