Соловки. Документальная повесть о новомучениках (СИ)

В числе каторжников был искусствовед А. И. Анисимов, как и Владыка Илларион не вставший при известии о смерти Ленина. На Соловках он занимался реставрацией икон. Здесь и умер от разрыва сердца, видя расстреливаемые росписи. А провинившихся юнг в годы войны специально посылали сбивать фрески в Преображенском. Как-то мальчишки вместо помоста бросили в грязь икону Георгия Победоносца, пока кто-то из старших не пристыдил: «Что вы делаете, ведь это защитник воинов». Но много ли собьешь полудетскими руками? На стенах оставались сотни надписей, фрески вопияли, и власти позаботились вырвать их с мясом, до кирпичей, не подозревая, что эта тюремная письменность уже навеки запечатлена в Книге Судеб, которая в свой час откроется, одним во оправданье, другим во осуждение…

Лагерный поэт писал:

Заброшен я в тринадцатую роту,

Где стены прошлым отягощены,

Где звук псалмов сменила брань шпаны,

Махорка — ладан, сумрак — позолоту

^[15]

.

13–я рота располагалась в Троицком, или, как его называли, Троице — Зосимо — Савватиевском храме. Она насчитывала около четырех тысяч человек. Эти тысячи сморкались, испражнялись, сквернословили рядом с резными раками, где почивали мощи Соловецких Угодников.

В 1925 г. была создана комиссия для публичного вскрытия мощей. В нее вошли Ювеналий (Машковский), архиепископ Курский и Тульский, Мануил, епископ Гдовский, еще один епископ и три ссыльных чекиста. Председательствовал Д. Я. Коган, прославившийся зверствами в Крыму. После вскрытия гробниц Преподобных Зосимы и Савватия их Св. Мощи были выставлены в антирелигиозном музее. По свидетельству очевидца, у Свв. Зосимы и Савватия главы и персты были нетленны, а гроб со Св. Германом закрыт: нетленен весь. В 1933 г. музей реорганизовали в исторический отдел, теперь его можно было посещать только организованно, с ротным. Но мужички просились помолиться у мощей Угодников, и конвойные потихоньку пропускали их. Сегодня рака Св. Зосимы хранится в Третьяковской галерее, Св. Савватия в музеях Московского Кремля. Под Троицким храмом была устроена часовня Св. Германа Соловецкого, где одно время хотели сделать ленинскую комнату, но заступничеством Преподобного усыпальница была спасена от поругания.

Преображенский собор меньше всего пострадал в пожаре 1923 г.: сгорели только четыре помещавшиеся в куполах церковки: 12–ти и 70–ти Апостолов, Иоанна Лествичника и Феодора Стратилата. Именно в Преображенском содержали прибывших с Кемьпункта этапников. Пространство храма было пересечено трехъярусными нарами, где вперемешку размещались и ст. 58–я, «политические», и ст. 49–я, «социально вредные».

Чекисты находили какое-то нездоровое наслаждение в попрании церковных святынь. Однажды начальник 1–го Кремлевского отделения Баринов, крепко выпив с сослуживцами, побился об заклад, что как Магомет Второй вступил на лошади в храм Св. Софии, так и он въедет на Соловецкий Фавор. И действительно ворвался в Преображенский верхом, победоносно гаркнув при этом: «Здорово, ребята, как поживаете, господа буржуи?» — «Пьяный безумец на лошади в святом храме, а мы топчем ногами основание святого алтаря, Святый Боже, помилуй нас», — еле слышно вздохнул старый священник. Молодой сосед услышал и донес до нас этот горестный шепот.

Спасо-Преображенский собор в XIX веке.

Чекистам было недостаточно самим поганить Божьи храмы, они всячески старались, чтобы их оскверняли священнослужители, хотя бы и невольно. Однажды трех епископов, только что прибывших из Кеми, устроили на ночь в восточной части собора. Утром Владыки Ювеналий, Глеб и Мануил обнаружили, что спали на Престоле, а святилище переполнено матерящейся шпаной. Такое размещение было не случайно. На нарах в алтаре православного храма стремились столкнуть православного иерея, муллу, раввина, ксендза и десятка два головорезов вокруг, дабы духовенство не всегда дружественных исповеданий в придачу подвергалось террору блатников, для которых измываться над человеческим существом было потребностью сродни физиологической. Циничная откровенность произвола, немотивированная ненависть и жестокость ломали многих, впервые столкнувшихся с уголовным миром. Чтобы выжить, люди топтали все лучшее в себе, не замечая, что капитулируют на помоечные задворки жизни…

Два мира шли на подвиг, на мученье,

Над каждым реял золотистый нимб.

Текли века с обычаем одним:

Внизу — тюрьма, вверху — богослуженье.

Цвел монастырь, державы украшенье,

Спасителем и пушками храним,

И, с Божья попущения, над ним

Последнее разверзлось униженье.

Монахи прогнаны. Со всей страны

Сюда свезли кровавых изуверов,

И гордых и подсученных «каэров»,

И нолчиша занюханной шпаны.

Кто скажет им, бродящим в отупеньи,

О твердости, упорстве и терпеньи?

^[16]

(Строки, рожденные Соловецкой каторгой)

В 20–х годах фреска «Возвращение блудного сына», под которой спасал огрубевшие души каторжников о. Никодим, утешительный поп, чей незабываемый образ донесен до нас Б. Ширяевым, была еще цела, а храм уже стоял обезглавленный. Но есть поверье, что и в запустелых церквах совершается богослужение Ангелами Божиими…

***