Соловки. Документальная повесть о новомучениках

Отбывал срок на Соловках и другой активный организатор катакомбной церкви епископ Дамаскин (Глуховский; 1943). А Василия (Зеленцова), епископа Прилуцкого, сослали на Соловки за то, что он организовал Покровское христианское молодежное общество при Троицкой церкви (расстрелян на Лубянке 4 апреля 1930 г.).

Епископ Виктор (Островидов), Владыка Вятский, в 1928–1930 гг. работал бухгалтером на канатном заводе. Дмитрий Сергеевич Лихачев вспоминает, что он всегда был веселым, даже избитый и раненный — настоящий русский святой[11]. Умер в 1934 г. в Савватьевском скиту.

Петр (Руднев), архиепископ Самарский и Ставропольский, на Соловках заведовал читальным залом библиотеки, умер здесь же. В 1928 г. в библиотеке работал А. Н. Греч, потомок Н. И. Греча.

Незабываем для всех знавших его Анатолий (Грисюк), митрополит Херсонский и Одесский. Крупный богослов, перу которого принадлежит труд «Сирийское монашество», молитвенник и подвижник, на Соловках он неукоснительно соблюдал все посты и носил власяницу. Отбыв срок, сослан в Зырянский край, где и скончался. Погребен в посаде Кылтово; в гроб положен в бумажном облачении[12]. К 1957 г. из бывших на Соловках в живых остался единственный архиерей, Эммануил (Лелишевский), епископ Лужский, викарий Петроградский…

Отец Павел Дмитриевич Чехранов (1875–1961), попавший в лагерь за сопротивление «Живой церкви» и работавший здесь архивариусом хозяйственной части, сохранил групповую фотографию иерархов, которая сегодня представлена в экспозиции. В первые годы на Соловках можно было сфотографироваться и даже послать карточку родственникам. Это продолжалось до 1925 г., пока не снялось вместе 67 епископов Русской Православной Церкви. Снимок попал в Париж, где его опубликовали, и фотографироваться заключенным стало запрещено.

Кроме епископов, на соловецкой каторге приняло мученические венцы неисчислимое число иереев. Вот несколько имен. Отец Федор Мешенков (1881–1930) был осужден Особым Совещанием по ст. 58–10 и отправлен на Соловки. По одним данным, умер в лазарете от менингита, по другим, когда товарный поезд с заключенными пришел в Кемь, внутри обнаружили замерзшие трупы, и среди них отца Федора. Священник Алексей Прохорович Тишкин был наблюдателем на метеостанции, в архиве музея хранятся таблицы его метеонаблюдений (осн. ф. 5917). Священник Трефильев работал на кирпичном заводе. Томились здесь игумен Московского Симонова монастыря Антоний, староста церкви Воскресения — на — Крови В. М. Мартынов, друг и ученик профессора И. В. Попова монах Антоний Тьевар, постриженный в Арзамасе под именем Серафима, и сотни других христианских мучеников.

В конце двадцатых — начале тридцатых годов отношение к духовенству опять изменилось, и не в лучшую сторону. У священников отобрали рясы, взамен выдали бушлаты, снова подселили к ним шпану. Если при первой эпидемии тифа Владыка Илларион сумел отстоять волосы и бороды иереев, то теперь батюшек стригли и брили, а строптивых, как сохраненный памятью Олега Волкова отец Иоанн, в связанном виде, насильно.

Когда с острова был удален последний монах, церковь Св. Онуфрия опечатали. Отныне за попытку перекреститься надзор бил плетью, за отправление треб расстреливали, мирянам же, прибегающим к услугам священника, срок заключения удлинялся на 5 лет. Нам никогда не узнать всех имен Новомучеников Рорсийских, от безбожников убиенных. В синодике «Со Святыми упокой»[13] более восьми тысяч человек, но ведь это малая часть тех, кто пострадал за веру Христову!..

«О святии, ихже зде помянухом, и множайшее множество неведомых! Простите убожество словес сих, да напишутся еще похвалы, вам подобающия. Исчислити вас невозможно есть. Всех же молитвами, да приимут чтущии вас от Господа и Владыки живота нашего благодать и велию милость…

Славна суть имена ваша, мужественнии страстотерпцы, образ бо нам есте, лобызающим подвиг ваш, яко ни скорбь, ни теснота, ни смерть от любве Божия разлучити вас не возмогша…

Святые Новомученицы и Исповедницы Российстии молите Бога о нас!»

IV. «НАД КАЖДЫМ РЕЯЛ ЗОЛОТИСТЫЙ НИМБ…»

После музейной экспозиции мы осматриваем Кремль. Впрочем, название не совсем справедливо — это монастырь, кремлем его стали называть лишь в лагерное время. Внутри Преображенского собора царит похожая на разгром реставрация: полы разворочены, стены не побелены, фрески сбиты. Правда, под куполом осталось слабое подобие росписей, но на уровне человеческого роста все сколото.

Когда‑то соборные стены были богаты не сатанински усмехающимся запустением, но яркостью и реализмом душеспасительной живописи. Особенно поражали богомольцев фрески «Страшный Суд», иллюстрации к «Молитве Господней» и Десяти заповедям. На стенах красивой славянской вязью были изграфлены изречения, одно из которых как будто нашему времени адресовано: