Соловки

— Послушайте, — горячо обратился я к нему, — человек с вашим талантом не должен отрешаться от жизни. Вы, как раб ленивый, зарываете таланты свои в землю. Поедем со мною… Бросьте эту рясу, вы принадлежите миру — и он вас зовет к себе. Вы — послушник и не дали никаких обетов. Еще не поздно. Через час пароход отчалит и воротит вас — к жизни, счастью, может быть, славе…

Прекрасное лицо юноши потемнело.

— Я не раб ленивый. Я не зарываю таланта в землю, а приношу его в жертву Богу. Там — указал он за море, — там весь тот мир, куда вы меня зовете, представляется мне одною могилою. Там нет истинной радости, истинного счастья. Истинная радость, истинное счастье — молиться за нее и ждать смерти, чтобы соединиться с нею. Судьба моя решена; не говорите больше… Второй свисток…

— Послушайте… Еще одно искреннее предложение: пошлите несколько ваших стихов в Петербург. Если их встретит успех, вы сами тогда решайте, что делать…

Он посмотрел на меня уныло.

— После того разговора с вами я всю ночь обдумывал ваши слова. Вы сказали, что у меня есть талант, и на минуту во мне воскресло старое. Куда-то хотелось в даль, вырваться отсюда… Сердце билось так больно. Я испугался самого себя и стал молиться, молиться. Я молился всю ночь, и под утро Господь внушил мне, что делать… Чтобы суетность не смущала меня более — я сжег все, что написал когда-нибудь… Я сжег даже… — с усилием глухо проговорил он, — даже ее письма. Теперь я весь принадлежу Богу… Не смущайте меня!

Слезы блеснули в его глазах, печальная улыбка на миг озарила его бледное лицо… Он, не прощаясь, повернулся и, понурившись, пошел прочь… Мне было тяжело, невыразимо тяжело. Я сетовал на аскетизм, не чувствуя в эту минуту, что в жизни у человека бывают моменты, когда такой аскетизм является живою потребностью его души…

Едва я успел взбежать на трап, как дан был третий свисток, и пароход медленно отчалил от пристани.

XXXVI В каюте, на палубе и дома

Наше обратное плавание было очаровательной прогулкой. Весь сияющий, голубой простор моря казался безграничным зеркалом, в центре которого тяжело пыхтел и дымил наш пароход. Солнце обливало горячим светом палубу с яркими группами расположившегося на ней народа. Золотые искры сверкали в воде. Лазурь голубого неба не омрачалась ни одним облачком.

— Ишь, какую Господь погодку посылает опосле поклонения угодничкам, — замечает один крестьянин, вытягиваясь у кормы на своих сумках. — В тот раз ветер, сивер был!

— Тут не ветер, а грехи наши… теперь, как от угодничков — так милость!

— Много ль ты в обители чудес видал?..

— Все видал… А чудес этих там не перечесть.

— Все Бог, братцы… Ишь, как он монашиков устроил. Посередь моря на камне живут!

Я разговорился с высоким видным монахом, отправлявшимся в Архангельск для каких-то закупок.

— Давно ли вы в монастыре?

— Шестой год. Прежде я портовым слесарем был… Монастырь меня пригласил работать на 180 руб. содержания в год. Их пища, разумеется!

— С чего же это вы постриглись?

— А монахи убедили. Нужен я им был. Жену я уговорил тоже в монастырь, в Холмогоры, дочерей туда же, а сам в Соловки!

— Сколько же вы теперь получаете за работу?

— Двенадцать рублей в год!

— За что же вам так уменьшили жалованье?

— Потому я монах теперь, обязан на обитель трудиться!

— И нравится вам в монастыре?

— Не худо… нравится… Обеты тоже дал!

Наступала ночь. Солнце садилось в одиннадцать часов. Я стоял на капитанском баке и наблюдал оттуда, как постепенно морской простор изменял свои цвета и оттенки. Из голубого он перешел в ярко-золотистый, потом в багровый, розовый, желтоватый, и, наконец, когда солнце село, море приняло свинцово-синий колорит. Мимо парохода проплывали белухи. Говорят, что здесь иногда приходится встречать и моржей. Мы нагнали несколько поморских шкун и одного неуклюжего ливерпульского угольщика… Становилось свежо. Я пошел в каюту.

Скоро между мною и спутниками моими по пароходной каюте «Веры» завязалась оживленная беседа о пережитых впечатлениях на Соловецком архипелаге. Болезненная и бледная жена моего знакомого за неделю сильно оправилась, пользуясь благорастворенным воздухом островов. На лице ее играл румянец, она чувствовала в себе больше силы и здоровья.

— Славное место. Вот бы где больницу устроить с морскими купаньями… — заметил кто-то.

— Не всегда удобно. Когда северный ветер дует — там холодно!

Наконец, разговор зашел о монахах. Мой собеседник резюмировал свои впечатления.