Солженицын – прощание с мифом

Если карьерист и сталинский стипендиат не мог сам без чьего-то ведома составить и распространять до войны «антисоветскую рукопись», то еще менее вероятно, чтобы подобный человек, пытавшийся уклониться от армии и переждать войну в обозе, а затем бывший одновременно не только образцовым офицером, но также «насильником» и «палачом», мог в 1944-1945 гг. возмутиться верховным главнокомандующим, вступить в рискованную переписку со своим другом и обвинять верховного главнокомандующего в военных просчетах, теоретических ошибках и, тем более, в военно-феодальных методах руководства страной. Столь же невероятно, чтобы такой человек именовал в переписке И.В.Сталина «Паханом» и готов был к борьбе с существовавшим строем.

Своими сомнениями на этот счет я поделился с Н.Д.Виткевичем.

Приведу эту часть беседы полностью:

«- Нет ли на Ваш взгляд противоречия: с одной стороны, как признаете Вы сами, Александр Исаевич – карьерист, он вдалеке от передовой, на хорошем счету у начальства, все у него идет удачно, с другой стороны…

– Не продолжайте. Я знаю, что Вы хотите сказать. С другой стороны,

Наша переписка и резолюция. Здесь нет противоречия.

– Почему же?

– Потому, что Саня был прежде всего писателем и он полез во все это,

Чтобы изучить, а затем описать и прославиться.

– Тут можно было до славы и не дожить.

– Тогда он об этом не думал.

– В моем представлении он гораздо умнее и прогматичнее.

– Думайте, как хотите. Это Ваше дело. Но Вы заблуждаетесь.

– Скажите, Вы видели вокруг себя до войны ненормальные вещи?

– Конечно.

– А в армии?

– Конечно.

– А Вы хоть раз выступали с их критикой где-нибудь на

Комсомольском или партийном собрании?

– Нет.

– А вы помните, чтобы с такой критикой выступал кто-нибудь из ваших

товарищей?

– Нет.

– А почему?

– Все знали, что это бесполезно.

– И небезопасно.

– Конечно.

– И понимая это, Вы не задумывались, чем может обернуться для Вас

Ваша переписка и Резолюция?

– Это были только разговоры.

– Да, но на каком уровне! Ведь Вы замахивались не на декана

факультета или командира части, а на всю государственную систему, на самого Сталина? И когда? В разгар войны…

– Мы просто лезли на рожон.

– А хотите я дам другое объяснение.

– Нет, нет. Нет. Фантазировать можно сколько угодно.

– Но, может быть, Вы меня все-таки выслушаете.

– Думайте, как хотите. Но если Вы со своими фантазиями выступите в

печати, я буду возражать.

– Против чего?

Пауза.

– Позвольте предложить гипотезу. Ведь гипотеза – это поиск истины.

Если Александр Исаевич, действительно, карьерист, как утверждаете Вы, а карьерист не способен рисковать жизнью, то сделать подобный шаг он мог только, исполняя чье-то распоряжение.

– Чепуха…» (11).

Нежелание Н.Д.Виткевича даже выслушать мое понимание истории с арестом А.И.Солженицна свидетельствует, что Николай Дмитриевич сознавал шаткость общепринятой версии этого события.

Ранее уже обращалось внимание и на фантастический характер ареста

писателя, и на то, что при его задержании не был произведен обыск, и на необычное путешествие арестованного комбата с командного пункта бригады на Лубянку, и на странности следствия, и на удивительный приговор. Причем, как отмечалось, самое главное в этой истории – это непримиримое противоречие между предьявленным А.И.Солженицыну обвинением и характером вынесенного приговора.

Или другим было обвинение, или же другим был приговор.

Допустим, что обвинение соотвествует действительности. Тогда следует поставить под сомнение все известные нам источники о характере приговора. А это не только утверждения самого А.И. Солженицына, но и Определение военной коллегии Верховного суда СССР, опубликованные документы следственного и реабилитационного дел.

Если допустить, что документы, характеризующие приговор подлинные, тогда следует признать сфальсифицированными сведения о характере обвинения, которые опять-таки содержатся в воспоминаниях А.И. Солженицына, определении Военной коллегии Верховного суда СССР, опубликованных материалах следственного и реабилитационного дел.

Таким образом, и в одном, и в другом случае приходится не только поставить под сомнение утверждения А.И.Солженицына, но и констатировать, что названные официальные документы были сфальсифицированы. А поскольку доступ к ним до сих пор закрыт, подобная фальсификация могла быть осуществлена только на официальном уровне.

Отсюда вытекает два возможных заключения: или же арест, следствие и приговор имели совершенно иной характер, или же они были фиктивными и нужны были для создания Александру Исаевичу необходимой «легенды».

В связи с этим никак нельзя не вспомнить те загадочные слова, которыми Александр Исаевич сопроводил описание своего ареста: