Сомнамбулист

Эдвард всегда был уверен, что приверженность его сестры моему делу была только временной аберрацией, вызванной необычно убедительной техникой обращения в нашу веру рекрутов «Любви, Любви, Любви и Любви» . Вопреки ожиданиям, превращение оказалось окончательным и необратимым. Любопытно, как часто самые отъявленные скептики и циники становятся самыми рьяными в вере.

Но у Эдварда имеется еще одна причина горевать по поводу отступничества сестры. Она забрала с собой бедную миссис Гроссмит. Лишившись жениха и столкнувшись самым жестоким образом со свидетельствами его двуличности, домоправительница решила связать свою судьбу с новой Пантисократией. Непонятно, какую пользу она может им принести, поскольку уже давно не в состоянии рожать и вряд ли сумеет стать хорошей поэтессой или фермершей. Возможно, из нее выйдет кухарка или уборщица.

Меня очень тревожит, что я не слышал никаких новостей о пантисократах после их отбытия из страны. Я безуспешно просматривал газеты, вымаливал у охранников и докторов хоть какие-то вести из внешнего мира, но впечатление такое, что те люди просто исчезли. Жаль. Очень хочется знать, чем все закончилось.

Именно в день их отбытия я в последний раз видел Эдварда Муна; утром он попрощался с ними и пришел ко мне прямо с пристани. Я спросил, не упоминала ли Шарлотта обо мне, и он заверил меня, что нет. Однако что-то в его манерах, вместе с подозрительной поспешностью ответа, убедило меня в том, что он лжет. Он признался только, что при расставании было много слез и взаимных обвинений. Как я понял, это была их последняя встреча.

Мун сказал мне, что намерен уехать. За месяцы нашего общения между нами возникло некоторое подобие взаимного уважения, и мы сумели попрощаться как цивилизованные люди и даже почти по-дружески пожать друг другу руки. Я сказал ему, что хочу как можно полнее записать все случившееся. Он ответил, что я волен поступать как мне угодно.

Последнее, что я слышал о нем, это что он уехал в Африку, где много путешествовал и в конце концов завязал нечто вроде дружбы с одним из диких племен. Насколько знаю, он живет там до сих пор. Я вспомнил строки поэта:

И больше ничего не слышали о нем.
И думали, что умер он средь дикарей[37].

Времени у меня много. Хозяева идут на уступки, мне предоставлены свет и место для занятий, а также некоторое, хоть и ограниченное, количество бумаги и карандаш. Увы, пера нет — часто прошу чернильницу и перо, но здесь дурацкие правила насчет колющих предметов. Это не мешает моей работе, хотя в конце каждого дня у меня все отбирают. Мое искусство рассказчика явно растет, и меня беспокоит, что начальные главы были написаны коряво, по-дилетантски по сравнению с последними. Я много раз просил выдать мне всю рукопись хотя бы на пару часов, дабы кое-что исправить и прояснить, ведь от этого история только выиграет. Пока на все мои просьбы отвечают отказом.

Несомненно, вы убедились, что я человек, не склонный к чрезмерной игре воображения. Порука тому — объективный тон моего повествования.

Однако в последнее время меня тревожит регулярно повторяющийся сон.

Он не похож на прочие сны — это не фрагментарная путаница всплывших со дна сознания воспоминаний и полузабытых лиц, не бессмысленный калейдоскоп невероятных совпадений и несообразностей. Поутру его детали не исчезают из памяти, но остаются еще долго после пробуждения, обретая такое постоянство и весомость, что мне порой кажется, будто я вижу не фантастический сон, а какой-то отрывок реальности. Правду.

Каждый раз это одно и то же. Сон начинается глубоко в лесу, свет под кронами деревьев окрашен тускло-зеленым, странные птицы кричат над головой, в кустах верещат какие-то невидимые твари. Я вижу двенадцать человек — шестерых мужчин и шестерых женщин, которые прокладывают себе путь через лес. Часто им приходится прорубать себе дорогу в зарослях, но, что примечательно, они всегда предпочитают продвигаться вперед парами, как школьники на воскресной прогулке в зоопарке. Некоторых я узнаю — мистера Спейта, миссис Гроссмит, бородатую проститутку Мину. С ними и дорогая моя Шарлотта, сияющая даже в минуты тяжкого труда, когда она в поте лица сражается с корнями и ветками и ее природная красота лишь подчеркивается красотой окружающего пейзажа.

А во главе партии идет человек, которого я поначалу не узнал. Совершенно лысый, с блестящей от пота макушкой, он ведет остальных через лес. Некоторое время я растерянно слежу за их продвижением, пока меня наконец не осеняет. Хотя я видел этот сон уже несколько десятков раз до того, каждый раз я поражаюсь заново. Ибо это Сомнамбулист, без бакенбард и парика, безо всей этой бутафории, которую он завел в дни своей жизни с Муном. Его кожа лишена загара, и, как всегда, он ничего не говорит.