Сомнамбулист

— Извини. Мне показалось, что так будет лучше. Времени нет. Поезда подземки сегодня не станут нам помехой. — Она посмотрела на моего спутника. — Еще вот что. Сомнамбулист. Мой брат вернется за ним. Он может оказаться нам полезным в качестве… рычага.

Для того чтобы усмирить Сомнамбулиста, понадобилось двадцать человек. Поняв, что мы задумали, он начал бешено сопротивляться, но в конце концов мы загнали его в главный зал и повалили наземь. Конечно, он был практически неуязвим, и мы понимали, что одни веревки да цепи его не удержат. В конце концов решение нашел мистер Спейт.

Мы двадцать четыре раза пронзили Сомнамбулиста насквозь, всадили в его тело две дюжины шпаг и вбили их в землю. Стоически, без единого звука он выдержал эти мучения, и я снова задумался — что же он такое на самом деле, кто же может выдержать такую пытку и не пролить ни капли крови? Глядя на него, я вспомнил о Гулливере, связанном и пригвожденном к земле лилипутами, о Галилеевом изображении человека, изуродованного, пригвожденного, низведенного до статуса насекомого в коллекции.

«Любовь» окружила великана с любопытством и немалым страхом. Я призвал их к порядку — все девять сотен девяносто девять человек, воинство Летней Страны, рядовых Пантисократии. Я понимал, что слова, которые я сейчас произнесу, самые важные в моей жизни, кульминация мечты, лелеемой десять лет.

Я начал с покаяния.

— Я признаю, — крикнул я, — что меня обманули! Меня предал человек, который, как я считал, стал одним из нас! И из-за моей недальновидности он ускользнул от нас и отправился предупредить наших врагов! Хвала председателю, а также Любови девятьсот девяносто девять, которая открыла мне глаза, прежде чем стало поздно! — При этих словах толпа разразилась хвалебными криками. — Но даже предательство может привести к чуду. Наши планы изменились. Пантисократия начнется сегодня. Летняя Страна восстанет раньше, чем мы смели надеяться! — Снова улюлюканье и крики. — Вперед! — сказал я, повысив голос до крещендо. — Захватим город, уничтожим символы нечестивости и зла! Выпустите на волю разрушение — но очистительное и священное разрушение! Обнажите меч — но действуйте им избирательно, чтобы он стал не оружием, а скальпелем хирурга, который отсекает ткани только больные и заразные, ибо мы идем по новому Раю! Я верю в вас!

Я посмотрел вниз на почти тысячу отдельных лиц, на осадок, на вышвырнутых из нашего общества, и ощутил огромный прилив мощи и любви.

— Я люблю вас всех, — сказал я, затем добавил с силой: — Да пребудет с вами Господь.

И со страшным ревом они хлынули прочь из зала в туннели, чтобы выплеснуться в город как антитела, предназначенные сражаться с раковой опухолью города.

Оставшись в одиночестве, я направился к председателю совета директоров и молча стал рассматривать его сквозь стекло заключавшего его материнского чрева, пока восторг не сделался невыносим.

И наконец я совершил это. Я потянул красный рычаг.

Механизм выбросил сноп искр, которые фейерверком рассыпались по комнате. Сфера наполнилась пузырьками, и слепящий свет хлынул из нее, настолько пронзительно-яркий, что перед глазами моими заплясали не то что звезды — целые галактики.

Старик резко поднял голову, тело его содрогнулось и замахало руками, он схватился за внутреннюю поверхность сферы. Я едва мог поверить, что вижу это, что являюсь свидетелем этого подобия первых в мире родов, когда из вздымающегося чрева растерянной Евы выползал Каин.

Лицо старика было всего в нескольких дюймах от моего, когда его глаза вдруг открылись, и мне показалось, что он улыбнулся, увидев меня.

Спящий проснулся.

Охваченный радостью, я отвинтил иллюминаторы в сфере. Волны жидкости хлынули на меня, и я торжествующе закричал, когда старик нырнул вперед. Я подхватил его прежде, чем он упал, и старик навалился на меня, пытаясь глотнуть ртом воздуха. Я похлопал его по спине, он закашлялся и наконец глубоко вдохнул. Он ничего не говорил, только булькал и шипел, как пара дырявых мехов, жидкость, пенясь, текла у него изо рта, а я крепко обнимал его.

Мун не победит меня. Я превратил провал в победу. Спящий проснулся, председатель среди нас, и Любовь наконец вырвалась на улицы Лондона.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Морис Тротмен завтракал, когда судьба постучалась в его дверь. Мистер Тротмен, как вы помните, был тем самым человеком из министерства, государственным служащим, который преуспел там, где до него потерпели поражение многие, — он закрыл Директорат. Пунктуальный педант, типичный представитель своего сорта — бесстрастный, пустолицый автомат, неустанно вращающий мрачную машину государственного аппарата. Амбиции его были ограниченны, перспективы скромны, и на жизнь он смотрел прозаически: как на лестницу, удобную регулярную последовательность повышений и продвижений по службе.