Сомнительная версия (Повести и рассказы)

Побежали за ведрами, а он расшвыривал багром пылавшие бревна. Лицо его было страшно и решительно какой-то безумной яростью, и он, казалось, не чувствовал жалящих огненнокрылых пчел, которые летели на него, словно из потревоженного улья. Не слышал он и предостерегающе-испуганных окриков, раздававшихся из толпы, когда подступал к огню совсем близко, особенно рискуя, не замечая ни изгрязнившейся своей одежды, прожженной в нескольких местах дорогой рубахи, ни опаленных волос на голове и руках. Принесенные ведра с водой он выплескивал на уже обугленные нижние венцы дома, отрезая путь огню, и из толпы чей-то женский голос восхищенно кричал:

— Во дает мужик! Пока проснутся пожарные, он все потушит!

Наконец где-то неподалеку гибельно завыла сирена пожарной машины, толпа расступилась. Два топорника, путаясь в непомерно длинных и широких штанах, гремевших на ходу, как броня, двигались по образовавшемуся проходу в надвинутых по уши касках, и первый, рыжий коротышка, угрожающе нес брандспойт наперевес, а второй суетливо подхватывал тянувшийся за ним шланг. Вдруг они остановились, точно наткнувшись на невидимую преграду, коротышка дернул не пускавший его дальше шланг, крикнул, чтобы машину подогнали поближе, и начальственно осадил толпу, чтобы расступились и очистили пространство, точно готовил место для решительного поединка. Машину подогнали чуток поближе, но все же было далековато, и, когда шланг дернулся под напором воды и, словно ожив, туго набряк, ударил из брандспойта струей, точно сабельным ударом блеснувшей в дрожащем от жары воздухе, только закипело на крайних бревнах, оттащенных Тарасенковым, не достигая логова огня, дравшего с хрустом доски и плотоядно завывавшего. Снова крикнули, чтоб перегнали поближе машину, пока наконец водитель не въехал в самый двор, оборвав чудом уцелевшие до сих пор бельевые веревки. Коротышка прикрикнул на Тарасенкова, чтоб тот отошел в сторону, струя ударила из брандспойта, сминая пламя, подрезая под корень огненные хвосты; там возмущенно зачавкало, зашипело, густо повалил в небо белесый пар, наполняя воздух удушливой гарью и запахом деревенской бани. Зрелище гибло на глазах, но толпа все еще теснилась, чего-то ждала, слышались смех, возбужденные возгласы. Тарасенков, казалось, с разочарованным видом отошел в сторону, в голове у него мутилось, тягучие, глухие стуки его сердца, колотившего в ребра, точно в набат, отдавались в висках частым оглушающим пульсом. Вид у него был опустошенный и подавленный, точно в нем самом что-то перегорело, казалось, он не знал, куда теперь деть себя, и стоял поодаль от толпы, все еще не решаясь уходить. Белесые брови его были подпалены, раскрасневшееся лицо точно хранило на себе еще отблески пожара, и на губах бродила какая-то скорбная усмешка.

— Теперь чего же, сейчас и дурак потушит, — с усталым недоброжелательством, с вялой сдержанностью произнес он и, бросив скептический взгляд на стоявшего рядом с пожарной машиной молоденького лейтенанта, повернулся, сутуля свои тяжелые, опущенные плечи, точно заставлявшие его клониться вперед, и медленной походкой пошел прочь.

Он добрался до главной улицы, зашел в павильон под названием «Ветерок» и, выждав в шумной очереди, отклонив предложение заискивающе ему подмигивавшего горбуна Яшки стать впереди, рядом с ним, спросил себе кружку пива и, выбрав свободное место у стойки, поодаль от всех у окна, стал пить медленными, тягучими глотками, задумчиво и с тупой сосредоточенностью глядя через стекло на улицу, облитую жарким, испепеляющим солнцем, где размеренно и неторопливо шли прохожие, стояла телега, груженная пустыми ящиками, и возница поправлял сбившуюся набок шлею, похлопывая одной рукой по лоснящейся от пота спине коня. Допив пиво, Тарасенков вышел из павильона, закурил и долго стоял в тени раскидистого дерева, странным видом своим и неопрятностью изгрязнившейся и прожженной одежды привлекая к себе внимание прохожих. Потом, словно вспомнив о чем-то важном, о каком-то неотложном деле, быстро двинулся вдоль улицы, свернул у земляного вала, ограждавшего старинный монастырь, и направился к реке. Шел он уверенной и твердой походкой, чуть уторапливая шаг, то ли оттого что ему легче думалось на ходу и ритм движения помогал течению его мыслей, то ли действительно торопился куда-то. Очень высокий, ширококостный, с обезьяньей сутулостью и вывороченными наружу ступнями ног, он двигался, никому не уступая дороги, и случившиеся на его пути прохожие старались обойти его стороной.