Сон № 9

– Священная академия иллюзионистов – это больше чем хобби, командирша. Наступит день, и перед «Будоканом» выстроятся очереди, чтобы попасть на мое представление. – Он машет передо мной двумя невредимыми большими пальцами. – По глазам видно, что этому котяре Сиякэ явно не хватает волшебства.

– Миякэ, – поправляет Сатико.

– И ему тоже, – заявляет Дои.

Я не знаю, как на это реагировать, – просто радуюсь, что кровь оказалась всего лишь томатным соком. Пять часов. Утро выходит на старт. Сатико просит приготовить несколько порций мини-салата – я мою латук и помидоры-черри. Заказов на пиццу снова становится больше – кто же ест пиццу на завтрак? Но прежде, чем я успеваю это узнать, Сатико возвращается и заявляет голосом верховного судьи:

– Эйдзи Миякэ, властью, данной мне императором Нероном, и принимая во внимание ваше примерное поведение, я прерываю ваше пожизненное заключение на шестнадцать часов. Тем не менее в полночь вам надлежит вновь явиться в данное исправительное учреждение для отбывания следующих восьми часов каторги.

Я недоуменно морщу лоб:

– В смысле?

Сатико показывает на часы:

– Уже восемь. Ты домой собираешься или как?

Дверь пиццерии открывается. Сатико косится на нее и смотрит на меня многозначительно: мол, ага, попался.

– За воротами узника ждет посетитель.

…Аи говорит, что ей все равно куда, только не в кафе «Юпитер», и мы идем по Синдзюку в поисках места, где можно позавтракать. Разговор поначалу не клеится – мы ведь не встречались с того самого дня в кафе «Юпитер», хотя на прошлой неделе проболтали по телефону, должно быть, больше суток.

– Если влажность усилится, – решаюсь я, – то будет настоящий дождь.

Аи поднимает лицо к небу:

– По-моему, уже и так дождь.

Из Ниигаты она приехала автобусом вчера вечером и очень устала с дороги. Я весь потный и всклокоченный, как постель в борделе. Ну, мне так кажется.

– Ты разобралась с отцом?

Аи хмыкает.

– Безнадежно. Я так и знала, что будет… – начинает она.

Произношу положенные слова в положенное время, но, как обычно, когда со мной обсуждают родителей, мне кажется, что я выслушиваю рассказы о состоянии какого-то жизненно важного органа, который у меня отсутствует. И все же мне ужасно нравится, что Аи пришла за мной и предложила позавтракать вместе. Мы проходим мимо крошечного храма. Она останавливается, смотрит на деревья, ворота-тори, соломенные канаты и бумажные свитки. Перед статуей Дзидзо[201] – апельсин, бутылка виски «Сантори» и ваза с хризантемами. Погруженный в молитву старик.

– Музыканты суеверны?

– Это зависит от инструмента. Струнники – с технической точки зрения пианисты тоже к ним относятся – могут позволить себе роскошь репетировать, пока не получится так, как нужно, а любые ошибки, которые мы все же делаем, обычно заглушаются оркестром. Гораздо тяжелее тем, кто играет на духовых инструментах – деревянных и особенно медных. Как бы хорошо ты ни играл, одна неудачная нота – и божественная Девятая симфония Брукнера[202] превращается, как говорил наш дирижер, в оглушительный пердеж. Почти все, кто играет на духовых, по утрам пьют кофе и закусывают бета-адреноблокаторами вместо печенья. А специалисты по пицце с Якусимы суеверны?

– Последний раз я был в храме, э-э, чтобы снести голову богу.

– Молнией?

– Нет, ножовкой из набора юного плотника.

Она видит, что я говорю серьезно.

– Этот бог не дал тебе того, чего ты хотел?

– Этот бог дал мне именно то, чего я хотел.

– И поэтому ты отпилил ему голову?

– Ага.

– Мне нужно быть осторожней с исполнением твоих желаний.

– Аи Имадзё, я, Эйдзи Миякэ, клянусь, что никогда не отпилю тебе голову.

– Ну, тогда ладно. А почему тебя не отправили в исправительную колонию для малолетних за разрушение религиозных памятников?

– До сегодняшнего дня я никому об этом не рассказывал.

Аи окидывает меня взглядом, который может иметь девяносто девять значений. Над входом в «Макдональдс» висит электронное табло с количеством свободных мест – цифры на нем мигают, изменяясь по единице то в ту, то в другую сторону. Наверное, там в сиденья вмонтированы датчики. Аи просит меня занять столик на втором этаже, а сама становится в очередь. Я так устал, что даже спорить не могу. В «Макдональдсе» воняет «Макдональдсом», но, по крайней мере, это зловоние заглушает мое собственное – зловоние Миякэ, немытого кухонного раба. На втором этаже расположилась стайка медсестер-практиканток – они курят, жалуются друг другу на жизнь и визжат в мобильники. Я подсчитываю деньги, которые только что заработал, и усталость отступает. Сейчас в «Макдональдсе» европейские недели – на стене висит видеоэкран, на котором медленно сменяют друг друга виды Рима, а усыпляющая музыка затягивает, как водоворот. На верхней ступеньке лестницы появляется Аи с подносом, оглядывает зал. Надо бы помахать, но мне нравится на нее смотреть. Черные легинсы, небесно-голубая футболка под шелковой рубашкой цвета спелых ягод и серьги с янтарной лавой. Если бы Аи была медсестрой, я бы сломал себе какую-нибудь важную кость, лишь бы попасть к ней в палату.