Сон № 9

Почему я? У нас с ее сыном одно и то же имя, из одинаковых иероглифов: «эй» – чары, «дзи» – мир. Я никогда раньше не сталкивался с таким сочетанием, но не может быть, чтобы Кодзуэ Ямая включила меня в список доверенных лиц только из-за этого совпадения. Перебираю воспоминания о нашей первой встрече, ищу хоть какую-то подсказку, но так ничего и не нахожу.

И выяснить это уже невозможно.

Я кричу вниз:

– Матико? Сегодня в газетах есть какие-нибудь скандальные новости?

– А что? – говорит Матико. – Ты разве не знаешь?

– О чем?

Матико читает заголовок на первой странице:

– «ПРИСТУП ОТКРОВЕННОСТИ ВЛИЯТЕЛЬНОГО ПОЛИТИКА: „Я НЕ БЕРУ ВЗЯТОК!“ КОЛЛЕГИ ПОТРЯСЕНЫ ЧЕСТНОСТЬЮ МИНИСТРА!»

Выдавливаю улыбку и закрываю дверь. Итак, Кодзуэ Ямая погибла. Мне очень жаль эту измученную женщину, которая приходила ко мне в обитель сказок. Но ввязываться в это дело глупо. Хранить диск у себя – самоубийство. Я кладу его в тот уголок своего жилища, куда заглядываю реже всего, – в коробку презервативов под кучей носков; пусть лежит, пока я не придумаю, что с ним делать. Если ни сегодня, ни завтра мне в голову не придет стоящего решения, лучше всего будет бросить диск в реку и надеяться, что кто-нибудь другой окажется мудрее и храбрее меня. В смятении представляю, как все мы, жалкие трусишки, выстраиваемся рядком на мосту и дружно выбрасываем диски в реку. Меняю воду для Кошки, включаю вентилятор, расстилаю футон и пытаюсь уснуть. Я не спал уже двадцать часов, но госпожа Ямая не выходит у меня из головы. Похоже, мне предстоит странная неделя. Я уже ощущаю ее железную хватку. Глухие удары пульса. Несокрушимое копье разит непробиваемый щит.

Прихожу на работу. Вторник на последнем издыхании. Пока надеваю поварской фартук и белую бандану, рождается среда. Группа таксистов, отработавших смену, заказывает огромное количество пиццы, будто для корпоративной вечеринки, и девяносто минут я работаю без передышки. Наш коротковолновый приемник перескакивает с частоты на частоту, как ему заблагорассудится, попадает на станции, вещающие на китайском, испанском и еще каких-то языках.

– Ого, даже на тагальском, мэн, – заявляет Дои. – Стратосферный эфир сегодня ночью гиперчист, мэн. Носом чую.

В ожидании, пока геенна разрешится от бремени его пиццей, он сидит в загончике и курит самокрутку. Трет себе глаз:

– Миякэ, мне что-то попало вот сюда, в самый уголок. Дай зубочистку, а, мэн?

Игнорируя дурные предчувствия, передаю зубочистку.

– Спасибо.

Дои зубочисткой оттягивает веко вниз.

– Бесполезно. Может, ты глянешь? Кажется, в глаз мошка влетела.

Я подхожу и приглядываюсь. Вдруг Дои чихает, дергает головой, и зубочистка вонзается в глазное яблоко. Мне в лицо бьет тугая струйка белой жидкости.

– Ой! – визжит Дои. – А-а-а! Вот так всегда!

Я замираю как вкопанный, не в силах поверить, что действительность может быть так нелепа. В окошечке появляется Сатико. Я бессвязно бормочу, но она мотает головой, и я замолкаю.

– Купиться раз – это простительно, Миякэ, но дважды купится только простофиля. Дои, если ты потратишь впустую еще хоть одну упаковку сливок для кофе, я вспомню, что я – госпожа Помощник управляющего, и урежу тебе жалованье. Я не шучу.

Дои посмеивается, и я понимаю, что меня снова провели.

– Слушаю и повинуюсь, командирша.

Сатико взывает к неким высшим силам над нашей геенной:

– Это что, моя карма – быть надзирательницей в психушке, жизнь за жизнью, снова и снова, пока не сделаю все как надо? Миякэ, двойной «Титаник», толстый корж, двойная порция акульего мяса.

Я кладу в коробку пиццу для Дои. Он удаляется с победоносным видом. Я размышляю о письме госпожи Ямаи. Томоми проскальзывает в загончик на один из своих бесконечных «кофейных перерывов», рассказывает про свою бурную жизнь (ее любимая фраза) и спрашивает, уверен ли я, что Аи не имитирует оргазм, когда мы занимаемся сексом, потому что, например, когда у самой Томоми был роман с господином Нероном, ей нередко приходилось имитировать бурную страсть, ведь в постели мужчины такие неуверенные в себе. Томоми действует на меня, как тарантул в трусах. Она подпиливает себе ногти и настойчиво требует ответа. Меня в какой-то степени спасает внезапно залетевшая к нам оса размером с игрушечный вертолет. Томоми визжит: «Убей ее! Убей!» – убегает за прилавок и захлопывает окошечко. Целую минуту оса с жужжанием нарезает круги по пекарне, изучающе поглядывая на меня фасеточными глазами, и приземляется на Лаос. Я краем глаза слежу за пиццей, не могу сосредоточиться, но лучше уж оса за компанию, чем Томоми. Забираюсь на тумбочку у стены и накрываю Юго-Восточную Азию пластмассовой коробкой. Оса гудит пронзительным трубным гласом и пытается пробить дыру в пластмассе. Меня вдруг охватывает нестерпимый зуд, и вместо того, чтобы временно запереть осу в переносную темницу и потом выпустить, я нервно сдвигаю коробку к отверстию вытяжки в стене. Трубный глас смолкает с едва слышным хрустом.

– Последний киногерой[209], – замечает Онидзука, теребя гвоздик в нижней губе.