Сон № 9

«Валгалла» – курортный отель невероятных размеров. Когда его достроят, он будет самым шикарным в Токио. Сахарные люстры, молочные ковры, сливочные стены, серебряные светильники. Кондиционеры еще не установлены, поэтому коридоры отданы на милость солнцу, и под всем этим стеклом я уже через полминуты начинаю обливаться потом. Густой запах коврового покрытия и свежей краски. Над дальним углом ограждения, идущего по периметру строительства, виден громадный купол «Ксанаду», внизу – внутренние дворики и даже искусственная река и искусственные пещеры. Окна полностью лишают внешний мир цвета. Все окрашено в тона военной кинохроники. Воздух сухой, как в пустыне. Ящерица стучит в дверь с номером 333:

– Отец, я привел Миякэ.

Я осознаю весь ужас своей ошибки. «Отец» – значит не «мой отец»; «отец» – значит «крестный отец якудза». Я бы рассмеялся, но события принимают опасный оборот. В следующую секунду раздается сиплое:

– Входи!

Дверь отпирают изнутри. В идеально чистом конференц-зале по обе стороны длинного стола сидят восемь человек, а во главе – какой-то тип лет под шестьдесят.

– Дайте младенцу стул.

Голос сух и шершав, как наждачная бумага. Впалые глазницы, толстые губы, покрытая пятнами шелушащаяся кожа – так обычно гримируют молодых актеров, исполняющих роли стариков, – и бородавка под глазом, будто заплутавший сосок-переросток. Мои запоздалые опасения оправдались: если этот тролль – мой отец, то я – крольчиха Миффи. Сажусь на место обвиняемого. Опасные незнакомцы собираются меня судить, а я даже не представляю, в чем меня обвиняют.

– Итак, – говорит человек во главе стола, – вот он, Эйдзи Миякэ.

– Да. А кто вы?

Смерть предоставляет мне выбор. Выстрел в упор, который вышибет мне мозги, или падение с тридцатиметровой высоты. Франкенштейн с помощником режиссера этого черного фарса наверняка сейчас делают ставки на то, какой именно способ я предпочту. Если нет надежды, нет и страха. Монгол шагает по недостроенному мосту. Мой правый глаз так распух, что ночь расплывается. Да, естественно, мне страшно и досадно, что моя бестолковая жизнь так быстро подходит к концу. Но хуже всего то, что я не могу сбросить гнет этого кошмарного сна. Я, как баран на бойне, жду, когда мне размозжат череп. Незачем лепетать. Незачем умолять. Незачем бежать, ведь единственный выход – падение во мрак. Даже если голова и уцелеет, то тело – нет. Монгол сплевывает и кладет в рот свежую пластинку жвачки. Вынимает пистолет. После того, что случилось с Андзю, мне по нескольку раз в неделю снилось, что я тону, – до тех пор пока я не обзавелся гитарой. В снах страх отступал лишь тогда, когда я прекращал сопротивляться, и сейчас я делаю то же самое. Мне осталось меньше сорока секунд. В последний раз разворачиваю отцовскую фотографию. Сгиб не коснулся его лица. Да, мы действительно похожи. Воображение меня не подвело. Он грузнее, чем я думал, ну да ладно. Касаюсь его щеки в надежде, что, где бы он ни был, он это почувствует. Далеко внизу, на отвоеванной у моря земле, слышны восклицания Ящерицы:

– А, этот еще дергается!

Бах!

Добивать раненых ему интересней, чем смотреть, как умру я.

– И у тебя тоже конвульсии?

Бах!

– Пушки! Вот самая клевая видеоигра.

Бах!

Один из «кадиллаков» оживает, визжат шины. На фотографии отец сидит за рулем, улыбается тому, что говорит ему Акико Като, которая садится в машину. Далекий черно-белый день. Ближе нам быть не дано. Звезды.

– Кто я? – Глава якудза повторяет мой вопрос. Его губы едва шевелятся, а голос звучит совершенно безжизненно. – Мой бухгалтер называет меня «господин Морино». Мои люди называют меня «Отец». Мои клиенты называют меня «Бог». Моя жена называет меня «Деньги». Мои любовницы называют меня «Потрясающий». – Всплеск угодливых смешков. – Мои враги называют меня именами своих кошмаров. А ты называй меня «господин». – Он берет сигару из пепельницы, раскуривает ее снова. – Садись. Мы и так выбились из графика.

Делаю, что приказано, и обвожу взглядом присяжных. Франкенштейн жует бигмак. Видавший виды тип в кожанке вроде бы медитирует, едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону. Женщина перебирает клавиши лэптопа как заправская пианистка. Она похожа на Маму-сан из «Пиковой дамы», и тут до меня доходит, что это и есть Мама-сан из «Пиковой дамы». Она не обращает на меня внимания. Слева – три фоторобота из альбома головорезов якудза. Духовая секция симфонического оркестра на отдыхе. В щелку приоткрытой двери я краем глаза замечаю девушку в свободном юката; она облизывает фруктовый шербет на палочке. Я пытаюсь поймать взгляд девушки, но она скрывается из виду. Ящерица садится на стул рядом со мной. Рютаро Морино смотрит на меня поверх груды пенопластовых упаковок фастфуда. Звуки дыхания, скрип стула под типом в кожанке, теппети-теп-теп компьютерной клавиатуры. Чего мы ждем? Морино, кашлянув, начинает:

– Эйдзи Миякэ, ты признаешь свою вину?

– А в чем меня обвиняют?

Нож Ящерицы глубоко процарапывает край столешницы и останавливается в дюйме от моего большого пальца.

– «В чем меня обвиняют, господин?»

Я сглатываю: