Сон кельта. Документальный роман

Он почти не спал, а когда усталость все же превозмогала, страдал от кошмаров, которые повергали его то в ужас, то в тягостное недоумение, то терзали жуткими видениями, то оставляли с опустошенной и унылой душой, не находившей ни цели, ни смысла ни в чем — ни в семье, ни в друзьях, ни в идеях, ни в чувствах, ни в работе. В такие минуты он особенно часто обращался памятью к Герберту Уорду, вспоминая, как заразительно умел этот человек восторгаться жизнью во всех ее проявлениях, с какой лучезарной и неколебимой уверенностью в хорошем исходе смотрел он вперед.

Потом, когда это путешествие осталось позади, Роджер Кейсмент отослал свой отчет, уехал из Конго, и двадцать проведенных в Африке лет сделались всего лишь воспоминаниями, он сказал себе: если бы надо было одним словом определить подоплеку и основу всех ужасов, творившихся тут, слово это было бы — „алчность“. Алчность к черному золоту, на несчастье конголезцев в невиданном изобилии имевшемуся в здешних лесах. Это богатство стало проклятием для туземцев, обрушилось на этих несчастных, как стихийное бедствие и, если события пойдут прежним порядком, грозит просто стереть их с лица земли. Три месяца и десять дней экспедиции привели его к такому выводу: если только прежде не иссякнут запасы каучука, иссякнет сам этот народ, ибо система уничтожает африканцев сотнями и тысячами.

С того дня, как пароход вошел в озеро Мантумба, воспоминания тасовались в голове Роджера, как карты в колоде. Если бы он не записывал в дневник так пунктуально и тщательно все даты, названия мест, свидетельства, собственные наблюдения, все в его памяти перемешалось бы в полнейшем беспорядке. Он закрывал глаза, и перед ним в головокружительном вихре возникали, исчезали и появлялись вновь красноватые рубцы, извивавшиеся как змейки по эбеново-черным спинам, ягодицам, ногам, виделись обрубленные руки детей и стариков, изможденные, покойничьи лица, лишенные жизни, мускулов и жира под кожей, туго обтягивавшей череп, и хранящие в застылой гримасе одно выражение, где читалось уже не столько даже страдание, сколько глубочайшая ошеломленность им. И все всегда было одинаково, все повторялось неизменно в каждой деревне, где бы ни появлялся Роджер Кейсмент со своими блокнотами, карандашами и фотографической камерой.

Как просто и ясно было все в отправной точке. Каждой деревне были спущены нормы обязательных поставок: раз в неделю или в две полагалось сдавать определенное количество провизии — маниоки, домашней птицы, мяса антилопы, диких свиней, коз или гусей, — чтобы кормить гарнизон „Форс пюблик“ и рабочих, которые прокладывали дороги, вкапывали телеграфные столбы, возводили дебаркадеры и склады. Кроме того, каждая деревня должна была поставить определенное количество каучука в корзинах, сплетенных самими жителями из лиан. Наказания за недостачу варьировались. Если съестного или каучука оказывалось меньше, чем положено, провинившимся давали сколько-то ударов бичом — не меньше двадцати, а порой — пятьдесят или даже сто. Многие не выдерживали порки, истекали кровью и умирали. Туземцы знали, что, если они убегут — это случалось, впрочем, очень редко, — отвечать будут их близкие, которых посадят в пресловутые „дома заложников“, имевшиеся в каждом гарнизоне. Женщин там стегали бичом, морили голодом и жаждой, а порой подвергали и более изощренным пыткам: заставляли есть экскременты — собственные или тюремщиков.

Даже правила, установленные колониальной администрацией, не соблюдались ни частными компаниями, ни королевскими. Повсюду и везде система извращалась и попиралась и ухудшалась теми самыми солдатами и офицерами, которые призваны были обеспечивать ее действенность, потому что в каждой деревне и военные, и чиновники самовольно увеличивали квоты с тем, чтобы присвоить и потом перепродать излишки провианта и каучука.

Где бы ни побывал Роджер, жалобы вождей и старейшин звучали совершенно одинаково: если всех жителей отправить на сбор каучука, кто будет охотиться, выращивать маниоку и вообще кормить власти, начальников, надсмотрщиков, рабочих? Кроме того, ближайшие заросли каучуконосов уже истощались, приходилось каждый раз углубляться все дальше, в незнакомые и неприветливые края, где подстерегают леопарды, львы и змеи. Как ни старайся, нельзя выполнить все требования.

1 сентября 1903 года Роджеру Кейсменту исполнилось тридцать девять лет. „Генри Рид“ шел по реке Лопори. Накануне миновали селение Иси-Исуло, стоявшее на холмах, в предгорье Бонганданги. Этот день рождения запечатлелся в памяти Роджера навсегда, словно Господь Бог или Сатана пожелали, чтобы он убедился — жестокость человеческая безгранична: всегда можно пройти еще дальше и изобрести новые способы мучить ближнего.