Сон Лилии

Почесал водяной в затылке, потому что, знает: не пойдет к нему Борода зачем-нибудь так: за пустяком.

— Что, — говорит, — тебе надо?

— Проводи, — говорит, — меня, где тут русалки…

Ничего не сказал водяной, только по лицу, говорит Борода, вижу, что выругался про себя, даже сплюнул… И на меня, говорит, не глядит, а все вниз, все вниз и — сердитый — сердитый. Только кряхает.

Слез совсем с лавки, обул валенки, обвязал шею платком, взял палку…

— Сейчас — говорит…

И только сказал это, глядь уж высунул голову из водомоины, а потом и сам весь вылез.

— Доброй, — говорит, — ночи…

Буркнул этак, тоже все равно, что выругался, а потом говорит:

— Пойдем.

Ну и пошли они.

Идет, говорит Борода, впереди, согнулся, кряхтит, кашляет. А отказаться нельзя, потому что у них такая служба, у болотных водяных: вроде как сторож: сейчас заблудился какой колдун, или русалка или еще кто из ихних — сейчас иди и показывай дорогу…

Хорошо. Вывел он Бороду за бугры, прошли там еще сколько, смотрит Борода — лес.

— Тут, — говорит водяной, свистнул свою лягушку (лягушка-то за ними скакала) взял и заковылял назад.

Остался Борода один. Сначала только и слышал, как хлюпают у водяного ноги по болоту, — потом затих водяной — слышит опять как тогда, только уж теперь много ближе, будто шум какой идет по лесу, и смех, и говор…

Смутно все-таки слышно.

Вошел он в лес.

Темно в лесу, хоть глаз коли. Темные — темные стоят деревья. Сыростью пахнет, гнилым листом, грибами. Темно.

Где-где между листьями вверху сверкнет звездочка, как глаз; ступит шаг Борода, и нет звездочки: будто мигнул глаз и погас.

Потом, смотрит, месяц должно из-за бугров стал выкатываться — засветлело-засветлело в лесу; по траве между деревьями потянулись от месяца как серебряные паутинки; роса замигала на траве и на листьях, темные были листья, а теперь — все равно, говорит Борода, будто я не на земле, а на месяце — весь лес и все, что в лесу, пни, мхи, цветы все стало темно-голубое, синее, темно-зеленое, все заблестело… А цветы стояли как стеклянные, как сквозные.

Видно он и то попал на заколдованное место. Однако, не струсил. (Колдун, конечно). Иду говорит, тихо иду, сердце только замирает — замирает и радуется…

И боишься говорит, как бы шума лишнего не сделать, будто ты тут совсем чужой и будто зашел к какому барину в богатые хоромы, и не знаешь, как ступить и не знаешь, что сейчас еще увидишь…

Блестит роса под ногами — и жалко ее давить; стоять цветы, стоят молча недвижно, а будто молят:

— «Обойди мимо»…

Хорошо. Идет он и слышит, правда где-то, только где, никак не сообразит, говорят смеются поют что-то…

Остановился. Глядь далеко-далеко впереди мелькнуло что-то между деревьями — человек не человек — так голубое что-то — все равно как зайчик от синего стекла…

Опять мелькнуло, опять… Потом присмотрелся и на дереве тоже в листьях копошится… Стал больше приглядываться видит, так и есть — русалка. Сидит на ветках, ноги вниз весила, распустила волосы; сидит, качается на ветках, листья чуть-чуть шумят, и видно, что прислушивается, как шумят листья и за ними что-то свое поет…

И сама голубая тоже как листья…

Только поглядел Борода — нет совсем не та русалка.

— Да что ж, — думает, — должно и моя тут. Взял пошел; и чем ближе, тем и слышней — совсем уж явственно слышно смех, говор, песни…

Шел, шел, глядь редеть лес стал, потом видит — поляна, а на поляне, — Господи Боже ты мой, сидит это на пенушке, старый этакий престарый — усы длинные, длинные, чуб это, брови седые, как щетина, а на бороде — мох.

Дед, это, значит, ихний русалочий. Хворостину в руках держит, строго глядит.

А по поляне русалки: ну вы видели, как бывало ребят выпустят из школы — сейчас они и туда, и сюда — рады что на волю выскочили — игры там разные… Да… Ну и тут то же самое.

И все маленькие, все маленькие, голубенькие, зеленые — всякие.

И вся поляна на месяце, вся в свету — горит роса по всей поляне; от деревьев синие тени лежат. Засохший дуб по средине поляны — весь на тени вышел с суками; с ветками, как нарисованный.

И сидит это значит дед над дубом, то туда поглядит, то туда, все равно, как учитель или дядька… Потом возьмет и погрозит хворостиной: …

Даром что старый — все видит.

Он, знаете, русалки, а тоже иной и пошалить захочется.

Борода рассказывал, выскочила, говорит одна — сейчас — хлоп в ладоши и пошла в присядку — настоящего, говорить, трепка, — и где только научилась…

А это не полагается.

Ну дед сейчас и погрозит.

Да. Увидели Бороду русалки, окружили. А дед сейчас встал.

— Что, — говорить — такое?

Насупил брови, как крякнет — будто сухой сук сломался.

Подошел — уставился на Бороду.

— Ты, — спрашивает — кто?

Потом видит — Колдун, значит — свой.

— Пожалуйте — говорит, — ко мне и будем знакомы…

Вон как.

А русалкам говорит:

— А вы говорит, дочки нам не мешайте.

— Нет, — говорит Борода, — я именно потому и пришел, что звала меня в гости одна из ваших…

— А какая? — говорит.

— А это, — говорит, — не могу знать, потому что имя не спрашивал; а, — говорит, — так ее можно узнать, что она заплыла к Кореню в пруд, а я ее выручил.