Сон Лилии

Они поклялись, преклонив пред ней колена, что хотя она и не королевского рода — они все равно завоюют для нее какое-нибудь королевство.

И с того мгновения называли ее уж не иначе, как принцесса.

Передав рыцарям парчовое платье для принцессы, скоморох принялся за другое платье бархатное, предназначавшееся для фрейлины.

И едва снес он это платье в помещение рыцарей, как королевич объявил ему, чтобы он больше уж не выходил из своей комнаты.

— Почему? — спросил он.

Королевич ответил:

— Может быть и правда, что в погремушке, подаренной мне колдуном — заколдованные слезы. Возможно, что какая-нибудь из принцесс отгадает это… И я буду потом мучиться, не ты ли открыл ей эту тайну. Конечно, я тебе верна, но повторяю, чтобы уж не осталось никаких сомнений — сидеть то лучше у себя…

А скоморох, именно, уже и собрался было пробраться как-нибудь в помещение принцесс и шепнуть кому надо:

— Так как рыцари провозгласили вас принцессой, то и вы тоже имеете право попытать счастье насчет золотой побрякушки его высочества. Так имейте же в виду, что в ней заключены заколдованные слезы, превращенные в алмаз.

Но нужно было повиноваться.

И он ушел к себе, лег на кровать на спину и стал смотреть в потолок.

Между тем королевич отдал приказ собраться всем принцессам в большой тронной зале.

Там был поставлен стол и на столе на бархатной подушке лежала золотая погремушка.

Тут и сказке конец…

У стола с погремушкой сидел в креслах колдун в своем колпаке и выслушивал ответы принцесс, по-очереди подходивших к столу и позванивавших погремушкой.

Ни одна из них не угадала, о чем говорят волшебные алмазы. Разве они когда-нибудь видели настоящее человеческое горе?..

Дошла очередь и до Утренней Росинки.

Едва она встряхнула над ухом погремушкой, как сейчас положила ее обратно на шелковую подушку.

^{Едва она встряхнула над ухом погремушкой…}

Закрыв лицо руками, она проговорила:

— Боже мой! Да ведь это… (И она отняла от лица руки и остановила на колдуне глаза широко открытые и голубые, как небо). — Это человеческие слезы…

Она снова протянула было руку за погремушкой и вдруг вздрогнула всем телом и отдернула руку. А когда колдун сам взял погремушку и приготовился встряхнуть ее, она заткнула уши и у ней задрожали губы, а на голубых глазах заблестели слезы.

Держа погремушку в руке, колдун спросил:

— Откуда ты знаешь, что это слезы.

Она опустила руки и сказала:

— А?

— Откуда ты знаешь, — повторил колдун, — что в погремушке слезы?

Она заговорила, смигивая ресницами нависшие на них слезы:

— Может быть, это и не слезы. Но когда они звенят, эти алмазы, я слышу ясно в ихнем звоне человеческий плач. Я ведь родилась в бедности и знаю много людей, которые больше плачут, чем смеются.

И вдруг она улыбнулась сквозь слезы.

— Мне сейчас кажется, что и сама я вроде вашей погремушки и во мне, от моей прежней жизни остались все слезы, которые когда-либо видела и все жалобные слова, которые я слышала. И они горят во мне, как после дождя на солнце, падающие с веток последние капли.

Вот и все.

Через день была свадьба. Королевич женился на Утренней Росинке. Рыцари завоевали для нее королевство, и они с королевичем так там устроили, что среди их подданных не было ни одного несчастного человека.

Колдун, конечно, догадался скоро откуда взялась эта Утренняя Росинка и сопровождавшие ее рыцари и даже пытался расстроить свадьбу, указывая на то, что Утреннюю Росинку провозгласили принцессой всего на всего десять-двенадцать человек и вернее всего, что ее предки были либо сапожники, либо булочники.

— В таком случае, — сказал старый король, — я заставлю своего придворного архивариуса перерыть все архивы, чтобы узнать истину о ее предках.

Но тут-то и оказалось, что Утренняя Росинка происходит из старинного давно утратившего свое королевство рода. Даже еще родители ее были рыцари и в странствующую труппу комедиантов она попала, украденная комедиантами у своих родителей в раннем детстве.

РЫЦАРЬ БОЛЬШОГО МЕЧА Легенда и быль

Глава I

Они жили в маленькой комнатке в одно окно, с входною дверью как раз против окна. Дверь эта вела в коридор, очень темный, и довольно грязный, с некрашеным полом.

Уже в четыре часа в коридоре зажигали висячую лампу с большим жестяным зонтом. Лампа давала мало света и, как войдешь в коридор, только и бросалась в глаза эта лампа, тускло мигавшая под потолком, да в освещенном ею пространстве беленые стены коридора и беленый потолок с громадною изогнутою тенью от проволочной дужки, на которой висела лампа — на стенах и теневым расплывчатым кольцом от зонта — на потолке.

Неясно вдоль стен коридора обозначались в полумраке двери.

Чем дальше в глубину коридора, тем неопределеннее становились очертания дверей и тем уже казались простенки между ними, а в глубине коридора и двери, и стены, и потолок стушевывались в один общий, темный тон.

Только когда зажигали газовые фонарь на улице, в широком квадратном окошке в глубине коридора от фонаря трепетал на стеклах слабый, точно родившийся в самом воздухе, из самого мрака, неясный свет.