Сон после полуночи

Римляне сразу поняли, чего добивается от них цезарь, Но даже в своих личных целях ни один из них не мог переступить через интересы сената, состоявшего из их многочисленных родственников, друзей и кредиторов. К тому же каждыйотлично понимал, что если позволить цезарю хоть раз нарушить законы, которые, словно плотина должны были сдерживать его своеволие, то даже из Клавдия через год-другой мог получиться новый царь Рима или второй Калигула.

Так как остальные сенаторы молчали, переступая с ноги на ногу, ответить императору решил Сенека.

— Увы, цезарь! — вздохнул он, придавая голосу как можно больше печали. — Как ни тронуты мы словами Кальпурния Пизона, как ни озабочены скорейшим возвращением его сына и как ни жаждем, чтобы они успели встретиться перед вечной разлукой, мы можем сказать одно.

Философ встряхнул массивной головой, словно отгоняя от себя жалость, и его голос стал твердым, а движения рук — уверенными:

— Для того, чтобы цезарь мог, не опасаясь упреков, строго спрашивать за нарушение закона с других, он сам должен быть образцом в исполнении всех законов!

— Суров закон — но закон! — не преминул щегольнуть своим знанием римских пословиц Паллант.

— Ах, Паллант, Паллант! — покачал головой Клавдий и, умышленно переходя на греческий язык, чтобы побольней уязвить вольноотпущенника, процитировал нечасто используемый им стих «Илиады»:

«Для меня неприятны подобные речи.

Мог ты совет и другой нам, больше полезный примыслить!»

— Иными словами… — прошептал поддерживаемый слугами старец.

— Сенат! — коротко бросил Гальба.

— Сенат! — подтвердил Каллист.

— Конечно, сенат! — воскликнул Вителлий Старший, радуясь, что ему не нужно, как это бывало часто, при споре эллинов с римлянами мучительно соображать, какое из двух зол для него наименьшее.

— Сенат! — в один голос заявили сразу несколько друзей императора.

— В котором ты, цезарь, являешься принцепсом! — многозначительно добавил Нарцисс, внимательно следивший за Клавдием.

— Конечно же! — благодарно взглянул на вольноотпущенника император, и тот спрятал улыбку, услышав, как Паллант с завистью шепнул Каллисту:

— Далеко пойдет наш Нарцисс! Надо же — в одном лесу поймать двух вепрей[28]…

Паллант оборвал себя на полуслове, потому что Клавдий собравшись с мыслями, сообщил свое решение посетителю:

— На ближайшем заседании сената я воспользуюсь правом первого голоса и лично — слышишь, лично буду просить отцов-сенаторов за твоего сына!

— Цезарь! — собравшись с последними силами, вскинул голову Пизон. — Реши это дело сейчас. Если ты оттянешь его до сената, то я не успею увидеть сына. Ведь путь до границ римского мира с варварами так далек, а нить моей жизни столь коротка…

— Ну, хорошо! — перебил его Клавдий. — Я завтра же соберу отцов-сенаторов на заседание.

— Но завтра начинаются Сатурналии![29] — напомнил Каллист, улыбнувшись приятным воспоминаниям этого единственного праздника рабов.

— Ах, да! — спохватился Клавдий. — Тогда ровно через пять дней, клянусь Августом!

Поняв, что все его дальнейшие мольбы будут напрасны, старик оттолкнул от себя слуг и, не скрывая слез, вышел из зала.

Привратник, в интересах которого было пропустить как можно больше посетителей, чтобы за солидное вознаграждение сообщать каждому из них о настроении цезаря, с облегчением взмахнул тростью.

— Метилий Модест! — с необычайной торжественностью выкрикнул номенклатор, также имевший немалые выгоды от своей должности.

Взметнулась дверная занавесь. Эллины, вспомнив об опасности, которая с самого начала приема висела над ними словно дамоклов меч[30], с тревогой взглянули на вошедшего сенатора.

Метилий Модест оказался чрезвычайно бойким молодым человеком с очень подвижным лицом. Не успев приблизиться к помосту, он принялся изливать слова восторга и любви к Цезарю, чья доброта и сострадание к чужим бедам, по его признанию, не имеют границ. Когда же Клавдий поднялся, чтобы поприветствовать знатного посетителя, тот порывисто обнял императора и, отогнав слуг, взошел на помост и собственноручно усадил его в кресло. И все это с такой почтительностью, таким благоговением, что даже у привратника, не допускавшего куда менее серьезных нарушений этикета, не поднялась рука, чтобы протестующе взмахнуть тростью.

Лишь начальник германцев-телохранителей, молчаливо стоявших за спиной Клавдия, сделал шаг вперед и недвусмысленно положил ладонь на рукоять длинного меча. Метилий Модест примирительно посмотрел на него, но, увидев перед собой холодные глаза светловолосого варвара, с видимой неохотой попятился с помоста.

— Он? — шепнул Нарциссу Паллант, едва уловимым движением головы показывая на посетителя, сделавшего последний шаг под тяжелым взглядом германца.

Нарцисс кивнул:

— Наверно, да. От такого можно ожидать все, что угодно. Смотри, как издалека начинает, — нахмурился он, слушая, как сенатор, не давая Клавдию опомниться, стал забрасывать его жалобами на трудности, связанными с исполнением магистратских обязанностей. — Из сетей, накинутых столь умелой рукой, не так-то просто бывает выбраться!