Сон после полуночи

Сенаторов сменяли гонцы из провинций, гонцов — всадники, многие из которых, пользуясь случаем, подавали жалобы и прошения Клавдию. Некоторые из них обменивались многозначительными взглядами с Афером, что еще больше усиливало тревогу в стане вольноотпущенников.

Трижды просвистела клепсидра, а поток посетителей все не иссякал. Вокруг императора все тем же яростным шепотом спорили, перебивая друг друга, его друзья. Иногда их голоса становились особенно громкими, а просьбы настойчивыми. Тогда

Клавдий неохотно приоткрывал глаза и старался понять, чего от него хотят.

— Ну, что еще? — проворчал он после того, как Паллант попросил обратить внимание на очередного посетителя — коренастого, бородатого эллина. — Кто это?

— Посол из Боспорского царства!

— Зачем? Что ему от меня надо?..

— Признания права на боспорский престол за своим царем Митридатом!

— И что же я должен делать? — с трудом отрываясь от своих мыслей, спросил Клавдий.

— Как что? — удивился Гальба. — Конечно же, отказать!

— Почему отказать — ответить положительно! — возразил Паллант.

Спор сенаторов с вольноотпущенниками разгорелся с новой силой.

Клавдий и сам понимал, что вслед за престолом этот Митридат, чего доброго, потребует и полной независимости для своего Боспора. Но ему не хотелось ввязываться в долгий разговор.

«Отказать — значит объяснять послу причину отказа, — прикинул он. — А соглашусь — и не надо никаких объяснений!»

— Митридат, так Митридат… — прошептал он, подумав, что далеко ему до Калигулы, который так умел разговаривать с послами, что потом тряслись в ужасе пославшие их цари и целые народы.

«А вообще, какая разница, кто будет сдерживать наши северные границы от набегов варваров? — успокоил он себя. — Митридат, Полемон или другой какой царь?.. Главное, чтобы сдерживали!..»

И снова входили в залу посетители…

— Тит Флавий Веспасиан! — вдруг крикнул в самое ухо Клавдию Нарцисс. — Взгляни на него, побеседуй с ним, и ты сразу поймешь, что он как никто другой достоин должности легата, освободившейся в германском легионе! Энергичен, осмотрителен, обладает трезвым умом!

— С каких это пор бывшие рабы стали распоряжаться римской армией и ее командным составом?! — задохнулся от возмущения Гальба. — Не слушай его, цезарь! У нас есть более подходящий кандидат в легаты!

— Да? — рассеянно переспросил Клавдий и, открыв глаза, неожиданно заинтересовался улыбкой на лице посетителя: — А почему это ты такой веселый, гм-м…

— Веспасиан! — торопливо подсказал Нацисс. — Уверен, в благодарность за его будущие победы, римляне еще не раз будут с восхищением произносить это имя[36]!

— Или ты не слышал, что некоторые мои друзья против твоего выдвижения? — не обращая внимания на слова вольноотпущенника, спросил Клавдий.

— Так ведь сын у меня родился! — с заметным сабинским акцентом, ответил высокий, крепко сложенный полководец.

— Сын — это хорошо! — одобрительно кивнул Клавдий. — Год назад взамен умершего в отрочестве Друза[37] боги тоже послали мне сына, и я назвал его Германиком. А какое имя дал своему ты?

— Очень простое, цезарь, я назвал его Титом! — охотно ответил Веспасиан.

— В честь великого Тита Ливия! — подсказал императору Нарцисс и, заметив, что Веспасиан пытается возразить, сделал ему знак замолчать.

— В честь Ливия — как это прекрасно! — растроганно покачал головой Клавдий и, прежде чем снова отрешиться от всего, что окружало его, пробормотал: — И потом, друзья мои, ведь Тит — это от нашего глагола — «заботиться», «защищать». Что ж, Нарцисс, пожалуй, ты опять прав. Пускай этот Тит поскорей вырастает, чтобы заботиться о своем отце — нашем новом легате, и защищать меня — своего цезаря[38]…

…Упорядочив внутренние дела и расширив город, Сервий Туллий не сумел оградить от бесправия самого знатного и богатого римлянина — себя. Прошло совсем немного времени с разделения народа на классы, и по Риму стали распространяться слухи о незаконности его власти и рабском происхождении. Полагая, что это патриции, недовольные его покровительством людям низшего сословия в ущерб богатым и достойным, позорят его, он приказал разыскать зачинщика этих слухов, и был неприятно поражен, когда ликторы привели к нему его собственную дочь Туллию и ее мужа — сына прежнего царя Тарквиния Приска-Луция Тарквиния.