Сон страсти

Пользуясь данным разрешением, я пишу Вам несколько слов. Пусть они служат основанием нашего знакомства. Лично мы не знаем друг друга. Я затрудняюсь – о чем мне писать? Важно не то, с «погоды» или «непогоды» я начну – важно то, что у меня возникает естественная потребность ближе познакомиться с Вами. Разбросанные здесь и там, мы уже можем не удовольствоваться для самих себя и только нашим субъективизмом. Это уже не бред единичных чудаков, разделенных ото всех глухой стеною, так что солидарность с окружающими достигается единственно при условии внешности… слишком внешности. В бездне индивидуального оказалось нечто и объективное, и «интимно»-личное. Личное не оказалось индивидуальным. В то время когда каждый думал, что он один пробирается в темноте, без надежды, с чувством гибели, оказалось – и другие совершали тот же путь. И вот – разными путями прошли какую-то промежуточную зону, лежащую между «внешним» и «внутренним» знанием, соприкоснулись с Одной Истиной, хотя часто и с разных сторон. Значит, существовало то, что заставляло начать бред среди бела дня. Значит, возможно общение друг с другом из «бессмертных далей».

Легче дышать.

Веселей путь. Не чувствуешь себя таким одиноким. Проверяешь себя. Проверяешь других. Просишь помощи. Советуешься. Помогаешь.

Не знаю, это ли внушило мне мысль так прямо обратиться к Вам – но мне приятно ближе узнать Вас.

Вот и Ваши стихи. Они мне знакомы. Как-то лично заинтересован ими, пристально читаю – не потому ли что есть в них что-то общее – общее, неразрешенное? Точно мы стоим перед решением вечной задачи, неизменной… и чуть, чуть страшной.

Или это не так?

Я не коснусь подробного изложения всего того, что, как мне чудится, звучит в них. Это, быть может, задело бы Вас, а меня ввело бы в круг вопросов, которых я не желал бы, да и не мог касаться в первом же письме.

Я скажу только то, что Ваши стихи мне чрезвычайно нравятся и с чисто-эстетической стороны. В них положительно видишь преемственность. Вы точно рукоположены Лермонтовым, Фетом, Соловьевым, продолжаете их путь, освещаете, вскрываете их мысли. Необычайная современность, скажу даже преждевременность, тем не менее уживается с кровной преемственностью. Этой преемственности, не говоря уж о бесконечной плеяде «стихистов», не хватает у таких безусловно интересных поэтов, как Бальмонт, Ф. Сологуб и мн<огие> др<угие>. Скажу прямо – Ваша поэзия заслоняет от меня почти всю современно-русскую поэзию. Быть может, это и не так, но не я компетентен в критике.

Надеюсь, Вы простите этот нестерпимо-глупый тон моего письма и оправдаете меня: мне ведь хотелось написать Вам, не касаясь того или другого, а просто так… Мне было бы чрезвычайно приятно, если Вы пожелаете откликнуться на мое «приглашение к переписке».

Остаюсь искренне уважающий Вас и расположенный

Борис Бугаев

Блок – Белому

<9 января 1903. Петербург>

Многоуважаемый Борис Николаевич.

Первое письмо мое к Вам было ужасно крикливо. Простите меня за это. Крики объясняются тем, что я только что перед этим прочел Вашу статью и был внезапно потрясен. Вашим письмом (сегодня получил его) Вы ввели меня в берега и, кажется, мне яснее все. Главное, я твердо уверился в том, что статья Ваша есть «конспект первой ступени», чисто «формальная» эволюция искусства (с намеками, конечно, но нераскрытыми), еще без «идейности», вне «содержания», тем более только намек на «искусст<во> с т<очки> зр<ения> религии», на угол зрения мистико-религиозный. Впрочем, я видел это из самой статьи, теперь же только поверил. Лучше сказать, некоторое недоразумение произошло оттого, что от Вас я не ждал в этом случае частностей, которые, однако, оказались неизбежными и для Вас по самой громадности темы и невмещаемости ее в рамки «статьи» (особ<енно> журнальной). Испуг прошел.