Сон Сципиона

— Вижу по вашим лицам, что переживания юного галла вроде меня интересуют вас меньше, чем история путешествия, которую я могу вам поведать, — сказал он с улыбкой. — Быть может, вы правы. Ведь я видел Рим. Когда-то каждый галл сенаторского сословия по крайней мере раз, но побывал там. А теперь мне известны лишь пять-шесть человек, выезжавшие хотя бы за пределы своей провинции. И один из них — я сам. Говорю вам: я видел Рим. Мы слышим очень разные отзывы об этом великом городе. Самый красивый, самый великолепный город во всем мире, сверкающий золотом и мрамором? Или он теперь лежит в развалинах, много раз разграбленный и поруганный после прочих бед, лишенный своих богатств, обезлюдевший?

Ответ — и то, и другое. Рим лишился былой славы, но даже и в своем падении он великолепнее всего, что способен вообразить ум человеческий. Скажу даже, что варвары могли бы разграбить его раз, другой и вернуться в третий, и все-таки то, что осталось, даже и тогда превосходило бы все прочие города на этой нашей земле. Остановитесь на Капитолийском холме, на этом святом месте, а потом медленно повернитесь, и город раскинется перед вами, такой огромный, что вы не увидите его края. Один только прославленный Колизей больше многих и многих галльских городов, а лавки все еще предлагают благовония, и специи, и ткани со всех концов мира. Библиотеки ломятся от бесценных рукописей, на каждом углу высится статуя или иной памятник какому-то герою былых лет. Он все еще может похвастать изысканнейше образованными мужчинами и женщинами необыкновенной красоты. И правил им и всем, чем он владел, хотя всегда держась в тени, не кто иной, как граф Рисимер.

Я ожидал увидеть восточную пышность, так как варвары редко могут устоять перед соблазнами роскоши, когда они в их достижении. Дворец, где он жил, был очень величественным и, уж во всяком случае, самым большим из всех, в которых мне удалось побывать. И все же он гнездился в нем, будто белка в дупле дуба. Почти все залы, трапезные, бани не были в употреблении, хотя поддерживались в наилучшем порядке. Я не услышал ни единого звука, не увидел ни единого человека, хотя и знал, что повсюду там должны находиться телохранители. Все здание было погружено в темноту, если не считать света от факелов в руках двух воинов, которые отвели меня к нему. Снаружи меня обыскали — умело, но не грубо, — а затем попросили снять обувь. Потом один воин постучал в дверь, открыл ее и махнул мне, чтобы я вошел.

Рисимер читал, откинувшись на ложе, но не сделал вида, будто занят. Едва я вошел, он встал (в комнате больше никого не было) и положил документы на столик, а затем обернулся поздороваться со мной.

Я совсем растерялся, настолько не похоже это было на то, чего я ожидал. Я не был настолько простодушен, чтобы вообразить, будто приглашен ради моих стихов. Даже будь они лучше, Рисимер этого не оценил бы. Осторожные вопросы позволили заключить, что плотские желания — если они у него были — не распространялись на юношей вроде меня. И я счел маловероятным, что был приглашен ради моего мудрого мнения о состоянии империи, хотя и позволил себе немного помечтать о чем-то подобном. Короче говоря, я не мог понять, зачем оказался там. Мне и в голову не пришло, что самому могущественному человеку в Риме не с кем просто поговорить.

Он пригласил меня сесть на ложе — в этом он следовал обычаям — и попросил налить его чашу, что я и сделал, а потом заметил, что он ни разу не отхлебнул вина, хотя и подносил чашу к губам. Он составил мне компанию, но не пил со мной. Он спросил меня про путешествие до Рима и о том, как обходятся с нашей делегацией. Я отвечал откровенно и правдиво, так как счел, что было бы оскорбительно притворяться и говорить неискренне. Он не желал слушать пустых восхвалений города, к которому сам, как было известно, питал только презрение.

«С нами обходятся так, как ты можешь ожидать, досточтимый, — сказал я. — Как с провинциалами, которые не стоят того, чтобы с ними разговаривать. Хотя, едва стало известно, куда я был приглашен сегодня вечером, меня окружили лестным вниманием».

Он улыбнулся.

«Думаю, они все еще боятся меня. И будут бояться, пока не убьют. Они меня ненавидят, но не могут обойтись без меня. А что говорят обо мне в Галлии? Считают варваром, уничтожившим Рим, просто чтобы самому захватить власть?»

«Как ты сам говоришь, досточтимый, люди считают постыдным, что Рим находится под властью неримлянина вроде тебя».

«Но что это говорит о Риме, который так покорно мне подчиняется? Я могущественен, хотя меня ненавидят. И никто пальцем не пошевельнет, чтобы ограничить мою власть. А знаешь почему?»