Сон Сципиона

Только Марсель, солидный и послушный долгу, сумел сделать за этот период то, что можно было бы назвать карьерой. Его дед был преуспевающим торговцем зерном, его отец — беднеющим мельником, чья любовь к алкоголю неизменно брала верх над долгом. Из трех друзей только он был знаком с бедностью, и с четырнадцати лет, после того, как нашел отца, вымазанного в собственной блевотине, со сломанной шеей у лестницы, он проникся твердой решимостью навсегда покончить с этим знакомством. После отца остались долги, и кредиторы, которые долго ему потакали, были беспощадны после его смерти. Этот опыт внушил Марселю страх перед необеспеченностью и ненависть к тем, кто ссужает деньги. Большой бизнес, банки, финансисты, люди вроде Клода Бронсена были его естественными врагами, которые эксплуатировали смиренных и честных, не способных защитить себя. Для него государственная служба явилась идеальным приютом, теплым, надежным и безопасным. Успешный подъем по ступеням ее иерархии был гигантским достижением, пусть его и не ставили ни во что такие, как Бернар, чей отец, землевладелец и rentier13, богатство которого родилось в дни Наполеона, оберегал его от лишних соприкосновений с реальностью, пока удары экономического молота в двадцатые и тридцатые годы не превратили и его богатство в пыль.

Да, Бернар постоянно высмеивал чувство долга Марселя, его веру во благо управления, скучный способ, каким он пролагал себе дорогу в мире. Честолюбивого чиновника посылали туда-сюда по мере того, как удобные случаи, тщательно культивируемые знакомства и дружбы обеспечивали повышения, которые дюйм за дюймом вели его вверх по лестнице до той ступеньки, где ему даже выпадали возможности принимать собственные решения. Он стал sous-prefet14 в департаменте Финистер, где, терпя муки чистилища, обеспечиваемые погодой и едой, постигал черную магию административной работы, затем присосался к восходящему политику и отправился с ним в Париж, где его патрон добился своего министерства; оставался безработным почти год, когда к власти пришел Народный фронт. Его патрон работал не покладая рук, чтобы свалить правительство, и, по слухам, находился в тесном контакте с бандами, которые устраивали уличные демонстрации против большевизма, радикализма и евреев. Деятельность Марселя была скрыта от посторонних глаз, но, безусловно, почти никакого значения не имела. Его религией стала административная работа, параллельная его католицизму, который дополняла; вера в то, что, каким бы ни был закон, страной надо управлять осмотрительно и твердо.

И действительно, он вел себя с такой неброскостью, что в 1939 году добился более высокого положения в одном из департаментов на Луаре. Пост вполне заслуженный, так как он был способным, и трудолюбивым, и опытным. Но к тому моменту он со слишком близкого расстояния насмотрелся на то, как действуют политики, и это зрелище внушило ему не безопасный цинизм, но священное и куда более опасное негодование, только усилившее его веру в бюрократию — единственный институт, который еще мог спасти страну от уличного сброда, с одной стороны, и политиков — с другой.

Бернару, наоборот, не требовалось видеть и узнавать для того, чтобы разочароваться; Жюльен считал, что он таким и родился. Единственный ребенок, он тем не менее не воспринял ни серьезности своего отца, ни милой доброты своей матери. Он дрейфовал, став сначала поэтом, интересующимся жизнью больше, чем словами, потом журналистом — время от времени. Когда началась первая война, он держался подальше от сражений, оттянув свое поступление на военную службу до 1918 года, а тогда пожелал учиться на летчика. На фронт он попал в октябре и не увидел ни одного вражеского аэроплана.

В последующих статьях он испепелял поколение, ответственное за войну, и даже — никто не знал точно, каким образом — начал приобретать репутацию героя, показавшего всевозможные чудеса храбрости, о которых много говорили, но всегда без конкретных уточнений. К 1930-м годам его карьера была уже весьма успешной и доходной, так как он серьезно принялся зарабатывать себе на жизнь, когда того потребовало разорение его отца. И ему даже понравилась свобода, которую обеспечивала необходимость полагаться только на себя. Он был участником (а вернее, критиком) всех главных политических событий дня, причем его мнения были в большом спросе и очень ценились. Жюльен только дивился суммам, которые многие и многие были готовы платить ему за его взгляды. Марсель реагировал куда менее вежливо и считал, что нескончаемые придирки и цинизм людей вроде Бернара представляют собой одни из главных симптомов слабости, охватившей страну. Будь у него такая возможность, он бы заставил замолчать всех, чтобы люди доброй воли смогли создать что-то стоящее, а не смотреть в горести на то, как все, создаваемое их усилиями, сводится на нет и губится теми, кто губит просто из удовольствия губить.