Сон Царевича

Он все время хотел спать. Инъекций больше не делали, даже сгибы локтей начали заживать – следы от уколов затягивались, кровоподтеки светлели. Значит, препараты теперь содержались в еде, пластиковой и безвкусной, как все больничное. Иной раз он даже не мог определить, что именно ему приносят, но послушно съедал: если собирается еще побороться за жизнь, силы ему понадобятся. А голодовка все равно ничего не даст. Они найдут способ влить в его кровь необходимые питательные вещества. Как-то же делали это раньше, если он до сих пор не окочурился…

Или снотворное содержалось в воде. Скорее всего, в воде. От нее он тоже не мог отказаться, да и смысла не было. Как ни странно, это оказалось единственным, что связывало его с прошлой – нормальной – жизнью. Любым напиткам он всегда предпочитал обычную воду и страшно гордился своей полезной привычкой. Сейчас она пригодилась – знакомый вкус успокаивал и придавал сил. Неправда, что у воды нет вкуса. Просто он у нее именно такой…

Он пытался удержать сознание, но оно все равно ускользало. Хорошо, что это не наркоз, который действует мгновенно. Страшно, когда не успеваешь ничего осознать, даже если понимаешь это только после, уже очнувшись. Почему-то казалось жизненно необходимым уловить миг перехода и постараться задержаться в нем. Зачем ему это нужно, он не знал – все равно никогда не удавалось. Но важно было сохранить ощущение контроля, пока его окончательно не затянуло в забытье…

Глава 17. Деепричастный оборот

Быстров наконец ушел, даже не поцеловав ее на прощание. Она не сильно расстроилась. Тщательно заперла дверь – а то украдут! – и остановилась перед зеркалом. Снова натягивать блузку и юбку было глупо, поэтому она просто накинула халатик, в котором утром ходила в ванную. Он почти не скрывал фигуру, но ей и в голову не пришло стесняться. Во время того, что между ними случилось, уже успели рассмотреть друг друга во всех деталях…

Вернее, она успела – конечно, уверенно можно говорить лишь за себя. Кто знает, вдруг у него так помутилось в голове, что он ничего не замечал. Впрочем, она не переживала, что трезвым взглядом Быстров мог уловить какие-то изъяны в ее внешности – она же не готовилась к настолько близкому свиданию. Вообще ни к какому не готовилась…

Может, стоит волосы перекрасить? На пару тонов. У нее светлые брови и ресницы, и такой оттенок будет смотреться естественно. Лицо станет выглядеть ярче. И подстричься немного короче. И то и другое к лету вполне уместно…

Как странно – наступление лета вдруг показалось почти мифическим событием. Она не любила весну и не понимала всеобщего ею восхищения. Это время года представлялось ей куда более унылым, чем осень. Кругом сплошная грязь, серость и тоска – лужи, почерневшие сугробы, проступающий из-под снега мусор, накопившийся за зиму, россыпи гранитной крошки. Пока дойдет до первой зелени и разных там цветочков, успеваешь налюбоваться на все это до полного отвращения. Нельзя же любить всю весну ради одного месяца – мая, который тоже бывает далеко не супер?

Но все вокруг считали, что можно и очень даже нужно. С февраля начинались жалобы на тему «когда же весна», которые с приближением марта только усиливались. И если весна пока не планировала наступать, следовало возмущение коварной погодой, посмевшей противоречить календарю. А еще она решительно не понимала, что значит фраза «на улице пахнет весной».

«Что за аромат такой? – допытывалась она у знакомых и никогда не получала внятного ответа. – Тающего снега? – предполагала. – Мокрой земли? Собачьих какашек?»